Юрий Евич - В окопах Донбасса. Крестный путь Новороссии

Интересно, что чуть позже именно генерал опять же своим приказом, в обход меня (с нарушением, как всегда, армейских норм субординации) пошлёт на смерть двух медработников из моего подразделения — оба погибнут, вместе с большим числом раненых. Это будут единственные потери вверенного мне подразделения за всю войну… Так что известная мудрость: «не судите да не судимы будете» — она вполне жизненна… И ещё одно — тогда я наивно полагал, что отдание таких вредительских приказов — это просто следствие генеральской тупости. Лишь гораздо позднее стало ясно, что на самом деле всё гораздо печальнее.

В полном изумлении от генеральской «гениальности» я побрёл к начальнику штаба. Тот вежливо выслушал меня, мягко улыбнулся и резюмировал: «Юрий Юрьевич, доложите мне своё командирское решение — и уверяю вас, оно будет принято». Именно этому достойному офицеру мы обязаны тем, что наша бригада, а также приданные ей части не остались в ходе наступления вообще без медицинской помощи. Огромное счастье, что в нашей армии ещё есть такие офицеры, очень жаль, что их так мало…

Вечером того же дня Александр Владимирович Захарченко, собрав всех офицеров нашей бригады, произнёс краткую речь — о том, что наступление завтра начнётся во что бы то ни стало. Многое запомнилось из той речи. Он говорил о том, что, если мы не возьмём город, он сам пойдёт в атаку со своей охраной, пусть нам будет стыдно. О том, что, если мы возьмём Углегорск и захлопнем противника в котле, множество жизней, прежде всего гражданского населения, будет спасено. О том, что сейчас в больнице в Донецке лежит маленькая девочка. У неё не будет того, что есть у всех деток — папы и мамы. Их убило снарядом. И не будет того, что есть у всех детей — радости, счастья, возможности играть. Потому что осколками ей оторвало её крошечные детские пальчики. Я молча слушал это и ощущал, как горячие слёзы ненависти омывают моё сердце, не имея возможности прорваться наружу. Лично для себя я решил, что, если надо будет, лягу вместе со всем подразделением, но Углегорск возьмём…

…Утро следующего дня мы точно так же встречали на ЦОФ Кондратьевская. Было ясно, что командование совершило одну из самых тяжёлых ошибок, какие вообще возможны в военном деле: развернулось в наступательную конфигурацию, чётко обозначило противнику место своих будущих действий, — а потом всё свернуло. Чтобы на следующий день начать развёртываться там же. Противник получил бесценные сутки на лихорадочную подготовку обороны к нашему наступлению. По хорошему счёту, эта ситуация была проблемной, но отнюдь не катастрофической. Командованию в такой ситуации нужно было перестроить свои планы и нанести удар в другом месте. Тогда все оборонительные усилия противника и перемещение его резервов сработали бы против него. Однако командование почему‑то решило по‑другому: тупо таранить живым человеческим телом бригады оборону противника там, где теперь он этого и ожидал. Тогда у меня впервые, где‑то на периферии сознания, мелькнула мысль, что может быть это не глупость, а нечто худшее.

Медпункт развёрнут, всё готово к работе, личный состав, особенно женский, умеренно кусает губы от волнения. Мы быстренько выловили всех командиров подразделений, которые работали на нашем участке. Убедились, что как мы и предполагали, наш гениальный генерал не довёл ни до кого из них информацию о месте размещения нашего полевого медицинского пункта, проинформировали их, где мы и, соответственно, куда везти раненых и обращаться за медицинским обеспечением. Я в нескольких кратких преисполненных тупого армейского юмора выражениях заверил всех, что всё будет в порядке, лёг в пустые пока носилки — по полной боевой, положив себе на грудь автомат, и мгновенно вырубился, как выключают свет. Во‑первых, я не спал уже вторую подряд ночь и понимал, что всё дальнейшее — в чём‑то может и тайна для простого смертного, которому не дано видеть будущее, однако одно совершенно очевидно:

Радар взбесившись воет — ни отдыха, ни сна,Похоже, нам, героям, не светит ни хрена

(как поёт «Строри и скив»).

Площадь перед зданием ОГА

Когда начнётся махач в полный рост, мне уже выспаться не удастся, а от точности моих действий будет зависеть весьма многое.

Во‑вторых, вид спящего начальства (если оно трезвое) неизменно действует успокаивающе на личный состав: «Если командир спит — значит, всё идёт по плану».

В‑третьих, пока не привезут первых раненых — работы у подразделения всё равно не будет. Произойдёт это через пару часов. А уж тогда меня разбудят…

…Грохот нашей артподготовки для меня послужил приятным аккомпанементом к здоровому сну. Так началась битва за Углегорск.

Вскоре привезли первых раненых. Сначала я увидел доблестного командира разведвзвода из приданного нам на время операции спецназа ДНР. Как всегда спокойный, он, почти не матерясь, рассказывал нам, что вчера вечером, после идиотских наших «экзерциций» с развёртыванием здесь, укры в открытом эфире активно обсуждали, что «завтра здесь ватники пойдут. Нужно мины и ПТУРы ставить». Обговаривали и где именно ставить, и как. Командиру бригады нашей было обо всём этом сообщено, как и о позициях противника, которые наши разведчики выявили. Доложено, что ни в коем случае там идти нельзя. Он выслушал — и утром, в походном порядке, загнал прямо в огневой мешок колонну второго батальона.

Я не успел переварить это сообщение, как в следующей партии раненых мне в глаза бросился молодой боец с характерным ожогом лица и волос — явный мехвод из горелой «коробочки». Подошёл ближе узнать подробности. «Мы ехали в колонне, тут они как дадут с ПТУРа! Я выскочил, а Агибалов не успел…» Длинная ледяная игла вошла мне в сердце, перехватило дыхание. Агибалов был командир медицинского взвода второго танкового батальона. Спокойный, немногословный, исполнительный и толковый врач. Их батальон стоял на отшибе, в отдельном населённом пункте. В неимоверно тяжёлых условиях полублокады, почти полного отсутствия снабжения, он умело организовал медицинскую службу. Без лишнего шума грамотно руководил ею. Я очень ценил его. В его медицинском взводе кроме него был только один мужчина — механик‑водитель. Сберегая жизни своих девочек‑медсестёр, он, как и положено настоящему офицеру, сам сел в МТЛБ, пошёл в колонне подразделения — как и положено по уставу. Идиотским (как я тогда неверно классифицировал) приказом подразделение загнали в тщательно приготовленную ловушку противника. Нет, не идиотизм это был…

Так наш комбриг своим приказом убил первого медработника моей службы. Наряду со многими другими напрасно погибшими ребятами второго батальона. «Никого не осуждайте, чтобы не оказаться на его месте». Его осуждение, что я «медработников на смерть посылаю», — очень быстро реализовалось в причудливой, зеркально отражённой форме — он сам так поступил.

Как бы тяжело ни было, надо было взять себя в кулак и работать далее. День обещал быть исключительно интересным. Мои медики работали как часы, Андрей руководил, Женя и Алексей — один местный, второй — из Москвы, оба прирождённые военные врачи, творили чудеса.

Горловская «Скорая» тоже показала себя с самой лучшей стороны: в установленном заранее безопасном месте дежурили их машины, и нам не нужно было удлинять плечо эвакуации — за счёт этого мы легко справлялись с самым большим количеством раненых своим небольшим автопарком. На этом празднике жизни главное было — не мешать, и, удостоверившись, что, во‑первых, и без нашего руководства всё идёт замечательно, а во‑вторых, никакой связи ни с кем из строевых командиров нет, связь со штабом чудовищная и штабу не до нас, мы с Ангелом прыгнули в «мотолыгу». В таких условиях самым разумным являлось выехать на самый передний край, чтобы самим на месте оценить обстановку, лично установить контакт с командирами подразделений, но самое главное, — наметить место для самого передового медицинского пункта. В современной военной медицине присутствует понятие «золотого часа». Чем ранее с момента ранения оказана медицинская помощь раненому — тем больше его шансы на спасение. Особенно важно оказать помощь в первый час — это позволяет спасти наибольшее число бойцов. Пусть трусы и подлецы скрывают свою лень и страх выполнять свой долг за звучными словами о том, что «медики слишком ценны!». Пехота, готовая идти на штурм и врукопашную опрокидывать противника, — сама по себе наибольшая ценность армии, а для своих детей шахтёр Вася — не меньшая ценность, чем врач Дима — для своих. А искусство командира в том и состоит, чтобы правильно оценить и минимизировать риски и так выбирать место и способ действия своих подчинённых, чтобы они выполнили боевую задачу — и при этом оставались живы.