Серийный убийца: портрет в интерьере - Александр Михайлович Люксембург

Реконструируя историю Муханкина, у нас есть возможность многое сравнить и сопоставить. В частности, мы имеем, как уже стало понятно, различные тексты нашего героя-«соавтора», которые отчасти дополняют, а отчасти противоречат друг другу. Втянувшись в литературные взаимоотношения с Яндиевым, наш герой выступает в разных жанрах и ролях. И не только мемуариста, но и комментатора-теоретика. Среди многочисленных текстов мы обнаруживаем тетрадку, в которой содержатся развернутые комментарии к четырем проблемам, затронутым в беседе со следователем. И в связи с первой из них: «Влияют ли наследственные данные на совершение убийств, изнасилований и т. д., если да, то что именно?» — Муханкин пишет:

Лично я считаю, что влияют. Говорю откровенно о том, что нужно Вам знать.

Моя мать, когда родилась, то все думали, что она умрет, такое у неё было от рождения состояние здоровья. От здоровья родителей очень многое зависит. Жизнь у неё была трудная с периодическими болезнями… Родилась мать в 1940 году 12 февраля.

О родном отце знаю немного. Он лет на десять старше моей матери. Я слышал, что он психичный, гулящий, если наступал у него момент расстройства, то его трясло, он бледнел, и неизвестно, чего можно было от него ожидать. И от людей слышал, что мой родной отец не пропускал в колхозе своем и рядом находившихся колхозах ни одной девушки, женщины, ни одной юбки, как говорится, не пропускал и таскался за женским полом. От женщин слышал, что он был хороший парень из обеспеченной и богатой семьи, не знающий ни в чем нужды.

Девушки в те далекие 50-е и т. д. годы им были довольны как самцом, мужчиной. Мой отец тогда работал в колхозе, возил на автомобиле председателя. Всю жизнь начальство отцом как работягой было довольно, имеет он массу поощрений. До сих пор работает, в данный момент возит в колхозе или агронома или еще какого-то начальника. Скоро пойдет на пенсию. Держится как мужчина хорошо и выглядит моложе своих лет. Имеет двух сыновей. Жизнь отца и его детей обеспеченная и прекрасно сложенная. Полный у всех достаток.

От мужиков и своего отчима слышал, что мой родной отец трусливый, общается только с теми, кто ему выгоден и нужен, лишних знакомств не заводит, живет как куркуль или кулак и лишний раз не обратит внимания на боль или страдания ненужных и неудобных ему односельчан, сам по себе скупой, расчетливый, в понятиях его только дом свой и своя семья и только гребет все под себя, нужда других его отвращает и не интересует. До сих пор ухаживает за женщинами, которые ему нравятся, а бабаньки от него без ума. Значит, он еще способный и не атрофирован.

Прервемся на минуту и отметим очень сильно выраженную неприязнь нашего повествователя к отцу. Если неприязнь к матери часто бывает у него подспудной, закамуфлированной, то ненависть к отцу лежит буквально на поверхности. И дело не только в том, что отец — формальный виновник его несчастливого детства, спровоцировавший буйные выходки и изуверские поступки матери. Отец явно отторгается нашим героем-писателем еще, как минимум, по двум соображениям. Он, во-первых, воспринимается им, как воплощение удачливости, как символ устроенности и благополучия, как человек, сумевший вписаться в систему, приспособиться, организовать свой быт, и в этом он полярен Муханкину — прирожденному отщепенцу и изгою. Дом, семья, сыновья, работа, комфорт, почет и уважение — не слишком ли много для одного человека? Справедливо ли это? С точки зрения Муханкина, нет. Но обратим внимание на то, что за «во-первых» следует несомненное «во-вторых». Ловелас-отец очень удачлив в отношениях с женщинами. И в молодости умел находить к ним подход, и в пожилые годы, похоже, если верить тенденциозной версии повествователя, с ними не теряется. Не надо быть особо изощренным психологом, чтобы почувствовать почти неприкрытую зависть. Так завидовать может лишь тот, кто чувствует невозможность конкурировать с собственным отцом. Итак, если образ матери (женщины) с раннего детства становится воплощением обидчицы (и на неё направляется жажда отмщения), то образ торжествующего, непобедимого отца (мужчины) приобретает черты недостижимого идеала. Не с ним ли соревнуется наш герой в своих эротических текстах (см. главу 7)? Унизить, растоптать женщину, перещеголять, победить мужчину — вот те два подспудных страстных желания, которые, по-видимому, начали формироваться уже очень давно. Учтем к тому же такой фактор, как отдаленность, недосягаемость отца, превращающегося волей обстоятельств в некую почти ирреальную, мифологизированную фигуру.

С ним я заговорил в 1994 году. Это в 34 своих тогда года! А всю жизнь у меня с отцом родным никаких отношений не было, хотя мы и жили в одном колхозе. К общению первым сделал шаг я.

В целом не так много в нашем распоряжении фактов о раннем детстве Владимира. Но, сопоставляя их, мы можем выделить несколько доминирующих мотивов: отчужденность от матери, ищущей себе друга, спутника жизни, пробующей, ошибающейся и вымещающей злость за неудачи на ребенке; чувство «жизни под замком», противоречиво сочетающееся с полной вольницей и бесконтрольностью; смакование жестокости (муханкинская память сохранила — и, разумеется, не случайно, — особенно много садистских эпизодов). Но передадим слово нашему рассказчику, чтобы, как говорится, из первых уст получить представление о картине событий.

Прошло три года. Я помню, что ко мне приходил мой отец. Мать ему дверь не открыла, и я с ним общался через стекло на веранде.

Каждый день, можно сказать, я был под замком. Рос под этим же замком. Помню, что на другой улице жила сестра матери с мужем и сыном, моим двоюродным братом.

Отца брата называл папа Ваня. Помню, как он меня катал на велосипеде, мотоцикле. Проявлял ко мне любовь, заботу и внимание, всегда уделял мне много времени, играл со мной и был для меня вроде как отец. Однажды сестра матери с семьей своей уехала, и моя радостная жизнь на этом кончилась. Рос я также под замком. Из окна наблюдал, как другие дети играют зимой и летом на улице. Иногда кто-нибудь из материнских подруг не выдержит такого зрелища, зайдет во двор, найдет ключ от хаты и заберет меня к себе домой, а я, как волчонок забитый, на месте кручусь и не знаю, что мне делать и как и с кем играть, и говорить с детьми, такими же, как и я, по годам,