Серийный убийца: портрет в интерьере - Александр Михайлович Люксембург

сказать, проверить на грязь, не катается ли по телу, и раздвинуть ноги, и проверить, не заросла ли щель их половая. Были, конечно, и такие дамы, которые в баню не заходили, наверное, понимали, что нет такой необходимости еще туда лезть и что есть на то медичка, а может, человеческие понятия не позволяли. Как говорится, не место красит человека, а человек место.

Вдумчивый читатель заметит здесь развитие проанализированной выше фантазии и не упоминавшуюся ранее вторую её часть, где фантазирующий повествователь начинает уже мысленно манипулировать женским телом. Настораживает, кстати, и желание подглядеть как практикантки ходят в туалет — еще один штрих к складывающимся психопатологическим наклонностям.

Мы располагаем, впрочем, одним весьма характерным признанием Муханкина, вырвавшимся у него по ходу следствия, которое помогает уточнить сделанные здесь выводы.

С 15-летнего возраста, когда еще находился в Ростовской спецшколе (это село Маньково Чертковского района), я под влиянием соучеников стал подглядывать за женщинами, например, стоял под лестницей, а в это время по лестнице спускалась учительница. Мне снизу под платьем были видны её ноги выше колена и трусы, и я в это время занимался онанизмом, т. е. своими руками возбуждал свой половой член, что заканчивалось семяизвержением. Но заключительный акт наступал только в том случае, если я видел интимные места женщины. Постепенно эта привычка укоренилась и появилась регулярная потребность в занятиях онанизмом.

(Из протокола допроса от 26 августа 1988 г.)

Есть в разделе «Мемуаров», посвященном спецшколе, и другие моменты, явно свидетельствующие о значительности той эротической окраски, которая может показаться чрезмерной, если учесть медленное физическое развитие этого хилого и слабого подростка:

Каждое лето откуда-то приезжали в спецшколу практикантки. Они были не так уж и намного старше воспитанников старших классов. Может, лет на 20 выглядели и были модницами, в общем, молодые, красивые, симпатичные девушки. Акклиматизировались они быстро, но, самое главное, у них над нами была власть. Они также могли наказывать и миловать. Они друг перед другом рисовались и чёрт знает, что мнили о себе: ведь у каждой был свой отряд человек 30 пацанов, а главное, они хозяева положения были.

Но как бы там ни было и какими бы они ни были строгими и неприступными, но часов в пять утра эти практикантки уже были каждая на своем этаже и в своем отряде. Летом на зарядку выбегали в одних трусах. Но главное — это подъем. Пацаны вскакивают с кроватей и бегут в каптёрку обуваться. У многих пацанов трусы палаткой торчат спереди, а практикантки стоят меж отрядов или на лестнице, на площадке, переглядываются и хихикают, тащатся по-своему, покрикивают, подгоняют, чтобы быстрее бежали. Если бы девушки были постарше, то еще чёрт с ними, терпимо. Но видишь их молодость и что они недалеко ушли от нас по возрасту и это хихиканье, особенно глаза их блестящие и многоговорящие, и все настроение на весь день портится. Совесть и стыд, конечно, у пацанов были, и, конечно, была какая-то подавленность, раздражённость какая-то неестественная. Им все можно, и они начальство, и попробуй, дотронься до них — хана, изобьют как собаку дежурные или режимник и актив. А хотелось бы на них посмотреть голенькими, да и не только посмотреть — и более, если б можно было.

В целом, воспоминания о практикантках подредактированы нашим рассказчиком с таким расчетом, чтобы убедить нас в естественности его сексуальных пристрастий. В конце концов, что уж такого удивительного в страстном желании мальчишки разглядеть как следует самые интимные места молодой женщины, помечтать о ней? Тем более, что далее следует пространный патетический рассказ о мечтах, связанных с воображаемой будущей невестой, явно не совместимый в психологическом плане ни с предшествующими пассажами, ни с возрастной категорией, к которой относится наш герой.

Настораживает, разве что, лишь одно: едва проскальзывающее раздражение, несколько неприязненная интонация, слегка прорывающаяся в расстановке акцентов. Но далее следует эпизод, который, быть может, вопреки намерениям рассказчика, вновь (после сна-фантазии о мучительной борьбе с материнским лоном) вводит тему опасности, исходящей от женщины.

Вспоминаю одну практикантку, которая после отбоя садилась на стул в дверях в умывальнике и наблюдала, как идёт уборка, и следила за тем, чтобы все сияло чистотой. Ну пацаны уберут свои назначенные санитаром места, а я, как всегда, и краны начищал до блеска и ложился спать последним, когда был уже полный порядок.

Глаза ведь не выколешь и не закроешь, и вот они время от времени нет-нет да и глянут этой даме между ног под юбку, а член в трусах торчит и не падает, хоть убей, ничего с собой сделать не могу.

Отметим, что сперва Муханкин повествует как бы о других, но тут же сбивается на первое лицо, выдавая тем самым личный характер фантазии.

А она мне говорит, чтобы я ей тряпку под ноги положил, нужно подошвы вытереть, нужно же уважать труд и соблюдать чистоту. Я ей кладу чистую тряпку под ноги, а глаза мои между ног у неё поневоле. Я встаю и вешаю тряпку на ведра, а она мне говорит: «Что это ты спрятал в трусы?» Я мнусь и говорю, что там ничего нет. Она же мне говорит возмущенно: «Тебе что, не ясно? Доставай то, что спрятал в трусы».

В общем, это недолго длилось: она посмотрела и обнаружила, что там ничего нет, а член торчит. «Да ты заболел, дружок, нужно идти в санчасть». И она отвела меня к медичке.

И чёрт его знает: о чем бы я ни старался отвлекающем думать, ничего не получалось. Только наполовину упал член, пока шли вниз, в санчасть.

Они, дамы, пошушукались между собой и говорят: «Давай, показывай свою болезнь». Пришлось снять трусы. Стали они его трогать и так дотрогались, что я чуть не кончил. Сами вид серьезный создают, говорят, что это не страшно, а сами вот-вот рассмеются. И без труда все это было видно. Тем более обидно, что какие-то мокрощелки дурью маются, как будто больше делать нечего было.

Медичка слегка помазала тампон мазью Вишневского, положила в мешочек с лямками и надела мне на яйца, и на поясе лямки завязала. «Завтра, — говорит, — снимешь и выбросишь, болезнь твоя излечима, никто еще от этого не умирал. А сейчас дуй спать».

И опять на другой, на третий и т. д. дни я вечный дежурный умывальника, а процесс-сеанс продолжается, только девка была без трусов и я уже видел там между ног всю её прелесть. Однажды она завела меня в подвал под корпусом, где были какая-то