Донбасс. Дорога домой: военно-политические заметки - Дарья Михайловна Асламова

class="p1">— Они только смотрящих и карателей посылают. Воюет центральная русскоязычная Украина против восточной.

— То есть русские воюют между собой?! Очень грамотная работа.

— Так и я о том же, — говорит Матрос. — Вот вы в окопе сидите, и у вас рядом товарища убили, с которым вы вместе три месяца кашу хлебали. Что вы будете делать? Пойдете мстить. И вам без разницы, что с той стороны такой же русский, как и вы. И не дай Бог попасть к ним в плен. Замучают, запытают, будут издеваться. Хоть большинство по-украински не говорит.

— Что же делать? Не может же вечно длиться эта позиционная война. Люди гибнут каждый день.

— Все равно украинцам и русским жить вместе и строить государство. Россия может существовать только как империя, и ей придется двигаться на запад.

— Ну, Западная Украина все равно отскочит.

— А почему отскочит? Почему мы должны отдавать земли, за которые наши деды в Великую Отечественную проливали кровь? Этих людей на Западенщине просто переформатировали. Ну, переформатируем обратно. Будут советские люди. Россия идет в рост, Запад идет в минус. Через двадцать-тридцать лет здесь все будет Россия.

В разрушенном аэропорту Донецка

С командиром с позывным Матрос

Глава пятая

«Донбасс — наша Малая земля». 2021 год

В окопах. Донбасс, 2021 год

— Даша, в тебе сколько живого веса? — спрашивает Макс.

— Семьдесят килограммов, — откликаюсь я, натягивая здоровенные резиновые сапоги.

— Так, плюс броник. Да на сапоги налипнет килограммов десять грязи. Вот если тебя сейчас в окопе убьют, а я тебя так красиво вытащу, ты меня в своей квартире пропишешь?

Все хохочут.

— Это кто еще кого вытаскивать будет, — бурчу я себе под нос.

Я человек суеверный и терпеть не могу подобные шутки. Пока мы тут подкалываем друг друга, на соседнем фронте снайпер только что убил человека, а потом — двоих его товарищей, которые пытались вытащить тело. Но об этом я узнаю позже.

— Ну, живей! — командует Макс. — Даша, ты идешь в середине. Громко не разговаривать. Позиции укров на расстоянии от 800 до 1000 метров. Звуки разносятся хорошо.

Моросит мелкий, противный дождь. Я шагаю в раскисшую окопную грязь и тут же вязну, как муха в варенье. Ноги становятся неподъемными. Каска больно бьет по носу. Но двигаться надо. А тут еще начинается одышка после только что перенесенного коронавируса. Когда мы наконец вваливаемся в блиндаж, мне он кажется просто раем. Натоплено так, что даже жарко.

Окопная бесстрашная кошка

— Дайте воды! — кричу я.

Отдышавшись, знакомлюсь с бойцами. «Военные, красивые, здоровенные». Трудно представить, что этим амбалам чуть больше двадцати. Война очень быстро старит мужиков. Да взять хоть Васю с позывным Местный. Ему всего-то 23 года, а лицо уже взрослое, грустное.

Буржуйка в окопах

Воин на позициях

— Я вообще-то на автослесаря учился, — застенчиво объясняет он. — А потом ушел на фронт и понял: тут моя жизнь. А то, что руки рабочие, так это очень помогает.

Всего сорок дней назад Васе пришлось выносить на носилках тело убитого командира взвода.

— Хороший был мужик, мой учитель, — тихо говорит он. — Все, что умею как солдат — это от него. Его с беспилотника убило.

— А здесь уже появились? — удивленно спрашиваю я, вспоминая недавнюю карабахскую войну.

— Конечно. Фантомы, квадрики. И разведывательные, и груженые. Но надо просто вовремя найти укрытие. Звук-то сразу слышен.

— Это правда, — замечаю я. — Мне всегда кажется, что рядом зудит оса.

— Жалко, что не оса. Мы уже понимаем, что это новый тип войны. И готовы к нему.

Мы снова ныряем в бесконечную цепь траншей, где есть даже печки-буржуйки. Рядом греется и курит боец.

— Эх, Россия-матушка! — вздыхает он. — Вот уже седьмой год воюем, а домой в Россию Донбасс так и не забрали. А ведь уже дети подросли, которые к обстрелам привыкли, а вот самолета, к примеру, никогда в жизни не видели. Или пассажирского поезда.

Мой коллега Димка Астрахань деловито смотрит на часы:

— Пора сматываться. Четыре часа. Сейчас начнется!

И точно. Только успеваем зайти под бревенчатое перекрытие, как рядом падает снаряд. А настоящий обстрел начинается, когда мы выбираемся из окопов. Я стягиваю пудовые резиновые сапоги и застегиваю изящные замшевые сапожки.

— Даша, под дом! Быстро!

Самые длинные ногти на фронте

Я скачу, как коза, по осколкам, шиферу, битым кирпичам. А когда начинает работать БМП-2, нас загоняют в подвал. Но оторваться от окна невозможно. Я стою с открытым ртом и снимаю на телефон. Приказ Макса русскому человеку вполне понятен, но не печатен: «Вот стоят три дол***ба у окна. А мина сейчас е**ет, и все: три трупа».

В подвале мирно чистят картошку. А Макс, как щедрый хозяин, предлагает несколько видов чаев: с лепестками роз, с бергамотом, с имбирем…

— А че, водки нет? — грустно спрашиваю я.

— Строго запрещено.

И вот мы так светски пьем что-то с лепестками роз, пока наверху творится ад. А ребята ведут интеллигентную беседу о новых фильмах и недавно прочитанных книгах. И это учитывая тот факт, что последние два часа все разговаривали исключительно матом.

— Вы так складно балаболите, — замечаю я.

— А ты думала, что мы совсем дебилы.

— Ну, не совсем… — неопределенно отвечаю я. — Но вот если я начну речь, то буду «экать» и «мэкать». А тут прямо распространенные предложения, восходящие и нисходящие интонации, логические рассуждения. Это на вас чай плохо действует.

Наверху короткое затишье, и Макс любезно предлагает:

— Уе***айте, люди добрые! Не до ночи же вам тут сидеть.

Мы едем через совершенно мертвое село Старомихайловка. Даже собаки не брешут.

— А живые люди тут есть? — тихо спрашиваю я.

— Есть. Только ты их вечером не увидишь. Кому ж хочется помирать раньше времени.

Заброшенный завод в прифронтовой зоне

«В аду и елка из снаряда»

Еще до войны поселок с неромантическим названием «Шахта 6/7» считался в Донбассе зажиточным, процветающим. Как и сам Донбасс, богатый край работящих людей. Вишневые и черешневые сады, огороды, козы, коровы, куры, свиньи. Все свое, домашнее. Сельчан не смущало даже соседство тюремной зоны: «А чего? Зэки не люди? Ну, сбежит кто-нибудь из тюрьмы. Так он