"Всего я и теперь не понимаю" - Александр Константинович Гладков

считает, что Ольберг, и Фриц Давид, и оба Лурье были провокаторами88. Они держались на процессе уверенно, словно не верили в свою близкую смерть, а при расстреле, в отличие от других, кричали и вопили, проклиная будто бы обманувших их руководителей следствия... А во время суда они даже смеялись, одеты были франтовато. Какую-то полупровокационную роль будто бы сыграл Рейнгольд89. Расстрел производился на рассвете, когда вся Москва спала.

Перед следствием и судом Зиновьев и Каменев находились вместе с Евдокимовым и Бакаевым в Верхне-Уральском политизоляторе. Там у Зиновьева была отдельная камера и целая библиотека: он писал книгу о фашизме. Каменев был в общей камере. В конце прошлого года или в начале этого их возили в Москву на какой-то таинственный «процесс 36-ти», в котором участвовали брат Каменева художник Розенфельд (никогда о таком не слыхал), Зося Уншлихт, сестра Уншлихта, и даже два чекиста (одна фамилия, вроде: Черняк?). По процессу двое были расстреляны, а Каменев получил вдобавок к прежним 5 годам еще 5. Судили за «терроризм». Но об этом мало известно сравнительно: только туманные слухи90.

Уж не знаю, правда это или вранье, но ничего неправдоподобного во всем этом нет <...>

С е н т я б р ь

1 сентября

«Тяжелые бои в районе Талавера», — пишет М.Кольцов в «Правде»91.

В театре — сбор труппы. В.Э. произносит маленькую речь о перспективах сезона. После собрания веду Фейгельман и Секи Сано92 на строительство нового здания93. Кажется, оно совсем не подвинулось с июля.

Вечером сижу дома. Звонок В.Э. о чем-то недоговоренном утром и вдруг — какие-то лирические слова мне, благодарит за «отношение к себе» — даже неловко. Я растерялся и болтал чепуху... <...>

Ночью звонит Шток: не поеду ли я с Гиковым94 завтра в Дмитров на совещание ударников строительства канала Волга—Москва. Он не может, плохо себя чувствует. Соглашаюсь, хотя завтра у меня и масса дел.

2 сентября

Поездка с Гиковым и Степановой95 на канал в Дмитров. Вступительную речь на совещании говорит С.Г.Фирин96. Он зам. начальника строительства. Потом речь начальника ГУЛАГа и начальника строительства М.Д.Бермана97, тоже человека легендарного. Выступают и заключенные. Особенно колоритен один азербайджанский вор. Собрание посылает приветствие Ягоде. Нам дает все пояснения милый и интеллигентный человек, начальник Икшинского района и строитель шлюза №5 т. Вуль, родной брат начальника московской милиции98. Строительство почти закончено.

В газете сообщение, что ЦК удовлетворило ходатайство студентов Свердловского пединститута о присвоении ему имени т. Кабакова99.

Возвращаемся глубокой ночью. <Я> усталый, но полный впечатлений.

4 сентября

Утром и днем в театре. Совещание НИЛа без В.Э. Потом В.Э. вызывает меня для разговора, но нам все время мешают. Завтра будут в театре читать новую пьесу Лидии Сейфуллиной «Наташа». Сейфуллина прислала пьесу прямо З.Н., и она взяла над ней «шефство»: наверное, там роль для нее. В.Э. на мой вопрос о пьесе отвечает уклончиво, вернее — расплывчато-положительно. Интересно! <...>

5 сентября

Днем в театре читка «Наташи» Сейфуллиной.

Мне пьеса мало понравилась: очень бытовая, «тепленькая», почти банальная. По-моему, фактура ее чужда театру и лично В.Э., и, вероятно, ее взяли только из-за большой женской роли для З.Н. Сейфуллина читала пьесу неплохо, но как-то по-актерски, очень уж раскрашивая интонационно текст. Пьеса имела у труппы успех. Особенно восторгается М.М.Коренев в своей слащавой манере. В.Э. в своем выступлении сравнивал пьесу с произведениями Толстого (?), поэтично говорил о теме любви на фоне русского зимнего пейзажа и т. п. Когда я в перерыве спросил его, наивно, конечно, что его привлекает в пьесе как художника, он сказал мне, не очень уверенно, что вот я посмотрю — какой он ахнет тут русский зимний пейзаж... Он понял, что мне не очень понравилось, и не настаивал, чтобы я выступал <...>

В городе снимаются трамвайные пути с Садового кольца. Занятно сегодня держала себя З.Н. на читке пьесы. Она все время следила за тем, кто как слушает, и актеры-подхалимы под ее пристальным взглядом усиленно «реагировали», почувствовав, что она «заинтересована».

Вопрос о пьесе, конечно, был решен у них дома. Ну, бог с ней, — пусть ставят, все-таки современная, советская пьеса, хотя я как-то не представляю ее в репертуаре ГосТИМа.

Дни стоят чудесные: мое любимое время года.

Послезавтра В.Э. уезжает за границу.

28 сентября

В связи со сменой руководства НКВД100 Москва снова полна всевозможными слухами. Отставка Ягоды объясняется недовольством Сталиным Ягодой из-за не очень убедительно проведенного процесса Зиновьева и Каменева. Но мне это кажется мало вероятным. Впрочем, дальнейшие события покажут, в чем тут дело. Однако несомненно, что по какой-то причине Ягода и его аппарат лишились доверия Сталина.

Встреча с Х. и, как всегда, масса рассказов и новостей, заимствованных им из зарубежной прессы.

Он отрицает обывательский слух, что Зиновьев и Каменев не расстреляны, а тайно помилованы за откровенные признания. Кроме Радека, был арестован редактор московской газеты на французском языке «Журналь де Моску» С.Раевский. Прежний редактор Лукьянов тоже был арестован. Х. отрицает слухи о тяжелой болезни Сталина.

Из его рассказов о процессе: все обвиняемые надеялись на пощаду, кроме Каменева.

Ульрих разрешил ему свидание с женой и племянницей. Среди прочего, он им сказал: «В случае моей гибели не нужно плохо думать о тех, кто нас судил. Они знали, что делают...» Фраза таинственная и горькая. В ней может быть и намек на секрет признаний, и заботливое предостережение близким скрывать свое недовольство. Многое в ней можно прочесть. Он держался спокойно, но голос его был потухший. Так же спокойно он держался и во время расстрела, хотя был жив после первого залпа. Имел свидание с женой и И.Н.Смирнов. Он был печален и мрачен. Никаких надежд не выражал и отказался подписать ходатайство о помиловании. Еще о Каменеве: на процессе он один говорил прямо в лицо судьям. Его рука, державшая микрофон, сжимала его с такой силой, что побелела и от страшного физического напряжения дрожала и потом не разжималась в течение часа. Чувствовалось, что этим физическим усилием Каменев старался себе помочь сосредоточиться и собрать остатки воли. Речь его звучала двусмысленно: преувеличенные похвалы Сталину в этой ситуации воспринимались как памфлет. Остается непонятным, почему он и остальные давали такие откровенные показания. Иностранные журналисты спорили о том, что явилось причиной этого: обещание ли пощады или просто действие неизвестных нам наркотиков, ослаблявших у подсудимых волю к сопротивлению. Х. говорит, что Каменев,