Посткоммунистические режимы. Концептуальная структура. Том 1 - Балинт Мадлович

Как отмечает Адам Подгурецкий, правовая система, в которой закон является лишь инструментом власти, «заключает в себе две противоположные тенденции: (a) тенденцию притворяться, что она уважает правовую непротиворечивость, иерархию и внутреннюю согласованность законов; и (b) тенденцию слепо следовать политическим требованиям действующей власти»[814]. Взяв за основу анализ Подгурецкого, мы более подробно определяем сущностные характеристики инструментальных правовых систем, свойственные диктатурам и автократиям, следующим образом[815]:

• «высший источник права» – это правящая политическая элита, следовательно, официальные законы (и их применение) должны соответствовать не конституции, а воле властей;

• официальные законы сохраняют силу, если согласуются с неформальными «теневыми практиками», которые имеют политический, а не правовой характер, и отражают политические цели властей в рамках силовой или патрональной политики;

• выполняемая законом функция важнее его сути, то есть интерпретация официальных законов меняется вместе с политической ситуацией, а закон утрачивает свою принципиальную непредвзятость;

• закон можно легко изменить в соответствии с желаниями и сиюминутными интересами правящей политической элиты, и эти изменения легитимированы ее (бюрократически или патронально присвоенным) правом на интерпретацию общего блага;

• конституция становится декоративным документом, который формально провозглашает принципы функционирования государства и права личности, но на практике игнорируется в пользу теневых норм и никак не мешает властям переписывать законы под свои нужды.

Саква отмечает, что в таких режимах «правовые системы демонстрируют двойственную природу. С одной стороны, они являются тем, что ученые называют „прерогативное право“, которое применяется (в рамках силовой и патрональной политики) в политически мотивированных делах. С другой стороны, существует „надлежащая правовая процедура“, применяемая при рассмотрении рядовых преступных деяний и регулировании экономических и социальных вопросов»[816]. Однако тот факт, что власти используют закон как инструмент, не означает, что каждый закон инструментален, а каждый судебный процесс управляется вручную. Напротив, огромное количество дел в отношении обычных людей не являются политически мотивированными, и властям до них более или менее нет дела (в патрональных автократиях – более, а в коммунистических диктатурах – менее). Таким образом, положение правящей политической элиты в качестве высшего источника права предполагает чрезвычайно широкую амплитуду произвола, а значит, у властей есть возможность и выбор игнорировать любой закон или создать новый инструментальный закон в любых целях [♦ 2.4.6].

Коммунистические диктатуры и патрональные автократии отличаются в том, каким образом достигается такое положение в правовой системе, поскольку в коммунистических диктатурах, которые в целом представляют собой более формальный тип режима, чем патрональные автократии, можно увидеть следующее:

1. субстантивная легитимация открыто заявлена в конституции. Джон Хазард в своем исследовании, посвященном марксистско-ленинским конституциям, взяв за основу Конституцию РСФСР 1918 года, отмечает, что все они отрицают так называемый принцип нейтральности и используют «язык классовой борьбы». Хазард обнаружил, что все конституции коммунистических диктатур открыто провозглашают программу и конечные цели коммунизма. Они также содержат такие фразы, как «суды ‹…› строго наказывают врагов рабочего класса, защищают и обеспечивают государственный, экономический и общественный строй народной демократии», а рабочий класс «под руководством своего авангарда поддерживается единством всего народа» (из Конституции Венгрии 1949 года). И хотя формулировки могли быть разными, «авангард», «ведущая сила» или «руководство» всегда упоминались в тексте и относились к коммунистической партии. Благодаря этому она приобретала высшие полномочия в управлении обществом[817]. Таким образом, можно сказать, что конституциям коммунистических диктатур идеального типа присуще (1) открытое провозглашение коммунистической партии руководящей силой и (2) четкое формулирование основных целей правовых институтов. Все это создает формальную основу не только для установления диктатуры, но и для превращения правовой системы в инструмент для решения своих задач, а следовательно, инструментализация входит в формальную компетенцию партии-государства;

2. открыто провозглашаются цели силовой политики. В качестве примеров можно привести центральное планирование и систему образования, чей крен в сторону коммунизма и антиплюрализма постулируется абсолютно открыто, или, по крайней мере, утверждается, что они являются не автономными образованиями, а средством реализации официальной идеологии на социальном уровне. Марксистско-ленинские конституции также содержат часть «об „экономической системе“ или „экономической политике“, где всегда прописано основополагающее правило ‹…›, что производственная собственность должна принадлежать государству или, по крайней мере, быть „общественной“»[818]. Естественно, партия может произвольно отказываться от декларируемых ранее целей, однако в большинстве случаев даже произвольные изменения вносятся открыто и в рамках формальной институциональной системы партии-государства (как в ходе кампаний [♦ 4.3.3.1, 5.5.6.2]);

3. правовой произвол осуществляется через подзаконные акты, которые в каждом конкретном случае отменяют существующие правовые нормы. Как правило, коммунистическое законодательство состоит только из так называемых рамочных законов с расплывчатыми формулировками, а силовая политика изложена в подзаконных актах (или партийных декретах). Благодаря им номенклатура имеет широкие возможности для маневров и на постоянной основе использует их для управления режимом[819]. По этой причине изменениям подвергаются в первую очередь не сами положения законодательства. Скорее, расплывчатость их формулировок поставлена на службу достижению политических целей. Кроме того, при необходимости номенклатура чаще игнорирует законы, чем переписывает их под себя.

В противоположность этому, патрональные автократии предполагают гораздо более неформальную систему управления. Следовательно, истинная природа режима не заявлена в официальных документах, законы используются как инструменты патрональной политики более деликатным способом. Как отмечает Армен Мазманян, постсоветские лидеры в русле присущей патрональным автократиям практики нейтрализации «избегают открытых репрессий своих противников: гораздо эффективнее симулировать приверженность демократическим принципам и скрытым образом подрывать их, чем от них отказываться. „Технологии“, которые обычно для этого используются, включают в себя запрет на оппозиционные демонстрации и протесты под предлогом отказа в выдаче на них разрешения либо их несоответствия требованиям закона, закрытие оппозиционных телеканалов и других СМИ со ссылкой на якобы совершенные ими или их владельцами нарушения, недопуск кандидатов на выборы из-за несоответствия порядку избирательного процесса, преследование предпринимателей, которые симпатизируют оппозиционным партиям, с привлечением налогового законодательства и т. д. Вся эта деятельность осуществляется с апелляцией к букве закона, что создает в глазах людей иллюзию ее законности», – пишет Мазманян, добавляя, что в таких обстоятельствах «любой писаный закон, включая конституцию, подвергается манипуляциям со стороны самоизбранных политических элит в целях сохранения власти»[820]. Также стоит добавить, что эти манипуляции в целом служат и для накопления богатства, поскольку речь идет не о силовой, а о патрональной политике.

Чтобы обозначить различия между патрональным и коммунистическим типами режимов, следует рассмотреть первый в соответствии с тремя вышеизложенными пунктами. Так, в патрональных автократиях:

1. конституция признает легально-рациональную легитимацию, а не реально существующую субстантивно-рациональную. Согласно конституции, страна является демократической, она признает верховенство закона,