Великая Отечественная. Военное детство в советской пропаганде и памяти поколения (на материалах Донбасса) - Владимир Юрьевич Носков

детей. Пулеметной очередью бандит убил жену техника Зеленко и тяжело ранил 3-летнего мальчика» (сводка Совинформбюро от 6 июля 1941 г.)[171]. По мере того, как военные корреспонденты сами становились свидетелями авиаударов, эмоциональность их материалов усиливалась. Секретарь редакции газеты Северо-Западного фронта «За Родину» С. С. Савельев, начинавший журналистскую деятельность в Донбассе, вспоминал, как в конце июня 1941 г. попал под бомбардировку железнодорожной станции под Старой Руссой. Когда члены редакции фронтовой газеты вышли из укрытия, то увидели на рельсах двух погибших девочек и рыдающую над ними мать. Поэт Степан Щипачев написал стихотворение, сразу ушедшее в набор:

…нет страшней того, как гибнут дети.

На песке, на рельсах – кровь детей.

Характер и масштабы преступлений оккупантов против детей и детства выяснялись постепенно. При описании солдат противника вначале использовались прежние стереотипы. В сводке от 29 августа 1941 г. говорилось, что «в селе Козинец немецкий кавалерист за пропавшую уздечку поджег избу колхозника Паламарчука и зарубил насмерть его ребенка»[172]. Сочетание «кавалерист» и «зарубил» апеллирует к образам гражданской войны 1918–1920 гг. В сообщении Совинформбюро от 25 ноября 1941 г. утверждалось: «Женщины собрались к месту убийства и устроили демонстрацию “Долой фашистских разбойников!”»[173].

Подобная информация вызывала недоверие, о чем свидетельствуют спецсообщения НКВД о политических настроениях населения УССР: «…не такой уже Гитлер людоед, как его рисуют. Гитлеризм и коммунизм – это одно и то же» (служащий из г. Полтавы Путря)[174]; «Немцы поведут к украинскому народу политику более мягкую, чем к русским, и поэтому можно оставаться здесь навсегда» (рабочий Харьковского завода Д. А. Деркач)[175]. К тому же на Украине многие в своих оценках исходили из опыта немецкой оккупации 1918 г. Харьковский педагог Дашко высказывался: «Сообщение о зверствах немцев – это ложь. Были же у нас немцы и превосходно жили при них люди. Были лишь отдельные случаи, а у нас их нет?»; «Насаждать свою власть на Украине немцы не будут; они будут только работать об руку с представителями народа, не вмешиваясь во внутреннюю жизнь» (завхоз больницы с. Летки Киевской области Калашников, арестован)[176].

В. В. Вишневский 1 июля 1941 г. в дневнике отметил: «Газеты наши боевые, но есть излишний пафос», позже он записал: «Слушали Москву: об урожае, колхозах, донорах, об Англии, боевых действиях в Сирии и пр. Все обычно… Надо брать весь процесс мировой войны, видеть частное и общее»[177]. Осознание необходимости формировать информационные материалы на достоверных фактах отражает запись от 19 сентября 1941 г.: «Есть люди, которые сейчас теряются: живут слухами, пьют, распускают нервы. Надо бороться за души людей! Шире, активнее агитацию и объективную информацию» [178].

Степень актуальности достоверных данных наглядно иллюстрирует записка секретаря ЦК КП(б) Белоруссии П. К. Пономаренко И. В. Сталину от 19 июля 1941 г., в которой подробно описывается случай насилия в оккупированном селе Ляды, в том числе в отношении девочек в возрасте 13–14 лет, которых «увели в лес, зверски изнасиловали и затем расстреляли»[179]. Главный редактор «Красной звезды» в 1941–1943 гг. Д. И. Ортенберг вспоминает: «В одном из сел под Харьковом встретили они старшего политрука Сергея Езерского, только что вырвавшегося из немецкого плена. Захватили его гитлеровцы раненым и отправили <…> в так называемую “Уманскую яму”. Согнали туда не только военнопленных, а и множество мирных жителей – стариков, женщин, детей. Голод, пытки, истязания, травля собаками, расстрелы по малейшему поводу и без повода – все было здесь»[180]. Полученную информацию спешно передали в Москву по армейской спецсвязи.

Ситуация принципиально изменилась после контрнаступления советских войск под Москвой в декабре 1941 г., когда впервые была освобождена значительная территория, население которой в полной мере пострадало от оккупационного режима. За декабрь количество сообщений Совинформбюро о преступлениях фашистов против детей выросло до 20 (см. табл. 1.1 на с. 50). И. Г. Эренбург вспоминал: «Впервые я увидел ненависть к врагу, когда наши части при контрнаступлении под Москвой заняли сожженные немцами деревни. У головешек грелись женщины, дети. Красноармейцы ругались или злобно молчали. Один со мной разговорился, сказал, что ничего не может понять – он считал, что города бомбят потому, что там начальство, казармы, газеты. Но зачем немцы жгут избы? Ведь там бабы, дети. А на дворе стужа…»[181].

Более глубокое понимание характера войны выразилось в замене лозунга «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» на «Смерть немецким оккупантам!», которая произошла в соответствии с Директивой ГлавПУ РККА военным советам, управлениям политической пропаганды фронтов, армий и округов от 10 декабря 1941 г.[182]

Первым официальным документом, в котором на высшем государственном уровне СССР были обнародованы факты военных преступлений фашистской Германии и дана их идеологическая оценка, стала нота народного комиссара иностранных дел В. М. Молотова от 6 января 1942 г. «О повсеместных грабежах, разорении населения и чудовищных зверствах германских властей на захваченных ими советских территориях».

Предварительно была проведена масштабная работа по сбору и систематизации свидетельств очевидцев, разведывательных донесений, трофейной документации, сообщений Совинформбюро и газетных публикаций. На протяжении декабря 1941 г. собранные данные обобщались, редактировался текст документа[183]. Сохранился ряд проектов ноты с пометками В. М. Молотова, которые дают представление о том, как кристаллизовались ответы на вопросы: кто, против кого и какие совершает преступления в ходе войны на территории Советского Союза и кем будут покараны[184].

Первые проекты ноты не имели названия, впервые заголовок с текущими правками был вписан В. М. Молотовым: «О грабежах, разорении и зверствах фашистско [дописано – авт.] – немецких захватчиков [зачеркнуто – авт.] войск [вписано – авт.] на захваченных ими советских территориях». Если сравнивать этот черновик и окончательный вариант, то наиболее существенные изменения произошли в обозначении уровня ответственности за все преступления: немецкие захватчики – фашистско-немецкие войска – германские власти[185]. В заключительной части ноты это обвинение звучало уже со всей определенностью: «Гитлеровское правительство Германии, вероломно напавшее на Советский Союз, не считается в войне ни с какими нормами международного права, ни с какими требованиями человеческой морали»[186].

Первоначально объектом военных преступлений выступали «советские граждане», в последующих редакциях ноты политические характеристики уступили место гуманитарным и национальным, определение «советские граждане» было заменено словосочетанием «мирными гражданами»[187]. Процесс редактирования текста демонстрирует уменьшение упоминаний о преступлениях фашистов против советских военнослужащих и, соответственно, смещение акцента в сторону мирного населения. В окончательный текст вошло включенное В. М. Молотовым определение тех, с кем ведет войну германское правительство: «Оно ведет войну прежде всего с мирным и безоружным населением, с женщинами, детьми, стариками, выявляя тем самым свою подлую, разбойничью сущность»[188].

В ходе работы над текстом из ноты от