Александр Кушнир - Хедлайнеры

Я сильно удивился подобному экстремизму, но этой деликатной темы решил не касаться. В тот момент будущее моих приятелей меня интересовало в гораздо большей степени, чем их прошлое или настоящее. Наслушавшись новой электронной музыки, мы решили поужинать и поговорить “за жизнь”.

Александр Кушнир: Самое приятное в истории с проектом “Чужие” – то, что Кормильцев с Сакмаровым вполне сознательно разрушают сложившиеся о себе в течение многих лет стереотипы. Расскажите, как ваша электронная эпопея рождалась и эволюционировала…

Илья Кормильцев: Все очень просто. К определенному моменту мы поняли, что нас не тащит от того, что мы делаем. И что если нас и дальше будет не тащить, то нас самих скоро оттащат.

Олег Сакмаров: Что мы можем заболеть.

И. К.: Что мы можем заболеть, и нас оттащат. А поскольку мы люди пожилые, мы поняли, что единственный способ продлить нашу жизнь – это стать моложе. Это была главная идея, которая за этим лежала. Мы поняли, что сделали в жизни лишь десять процентов того, что могли сделать. И вот эти девяносто процентов, которые мы не сделали, это и есть наша кажущаяся старость. Мы решили, что пора разрушать мифологему…

Я человек антиромантических убеждений, и для меня главным было разрушить идеи интуитивизма и харизмы, которые определяют лицо нашего рок-н-ролла. У нас с Сакмаровым постоянно происходят большие культурологические дискуссии. Я всегда говорил, что мой любимый поэт – Иоганн Вольфганг Гёте, который прожил очень долгую жизнь, очень успешную, будучи премьер-министром небольшого, но государства. И при этом он никогда не позволял себе впасть в состояние мобильного телефона – потому что писал о том, что видел. О том, что пережил… Он все это обобщал в мудрость. Для меня это всегда очень важно.

Человек должен девяносто лет прожить так, как будто ему все время восемнадцать. И это не ложь. Не способ грим себе сделать, подтяжки и прочее. Это должна быть душа. Душа должна быть молодой, потому что душа человека бессмертна. Если только ее не отдавать на растерзание телу, деньгам и прочей хуйне. Душа всегда должна быть восемнадцатилетней. Я подумал, ну нам по сорок лет… А тем, кто сейчас ходит на дискотеки, на рэйвы, читает Пелевина, – им сейчас восемнадцать лет. Ну и что?

Мы слушаем ту же музыку, ходим на те же дискотеки, а уж по поводу того, как долбаться, мы каждого можем научить. Я посмотрел на неутомимого Шона Райдера из Happy Mondays, у которого сейчас Black Grape… Вообще для меня в концепции этой идеи было… Если не считать моих друзей, если не считать Сакмарова, получается, что в этой стране не было никого, кто бы меня толкал. В какой-то момент у меня появилась последовательность откровений, что нужно что-то делать совсем по-другому. Эта последовательность складывалась следующим образом: Шон Райдер – Underworld в лице обоих пидарасов – Бил Нельсон, как ни странно. Бил Нельсон показал мне пример карьеры, может, не очень удачной в каких-то отношениях, но это пример человека, который мастер, мессир. Который умеет работать с материалом. Вот эти три человека для меня были самыми важными из внешних людей.

…К сожалению, кроме друзей, мне в этой стране никто не дал ничего. Ни у кого не было возможности ничему научиться. Потому что все очень успешно идут к своим похоронам. И к своему некрологу. И как-то это все очень скучно. То есть это момент такой, неизбежный для каждого. Но его надо пережить как-то на лету, даже не заметив. Ну, хуячил ты музыку для людей, а потом для ангелов начал хуячить. Даже не заметив, что в руках лежала та же самая гитара. Я думаю, что вот так, наверное, Фрэнк Заппа перешел в мир иной, так и не поняв, чем его 49-й альбом, записанный на небесах, отличается от 48-го, записанного по эту сторону бытия.

А. К.: Вернемся к вашим экспериментам. С идеологией все понятно. А как технологически это все создавалось? И как в итоге та стадия, которую мы сейчас слышим, материализовалась в жизнь?

О. С.: Что касается технологии, то есть подключения проводов и набора программы, управления всей аппаратурой, это скорее вопрос к Кормильцеву. Я в этом смысле лишь скромный подмастерье. А что касается того, как все это рождалось… Не совсем так, как Илья излагал, – у меня другой путь к этому был. В последние годы я просто лопался и взрывался изнутри. От переизбытка идей и совершенно очевидных вещей… Которые я знал, как надо делать, но не мог сделать там, где я занимался музыкой. И те ориентиры музыкальные и этические, которые я видел вокруг: Трики, Бэк, которые в какой-то момент меня смели просто… И я понял, что они отражают мое мироощущение. И я загрустил совсем сильно, что у меня нет никаких шансов в этом культурном пласте что-нибудь сделать. И я начинал уже перегорать. Внутри кипит, когда ты знаешь, что делать, а тебе не дают. Все как будто бы знают, что делать, но ничего не понимают…

И тут вдруг повезло, что мы с Кормильцевым, вроде перестав работать вместе в “Наутилусе”, уже несколько лет корешились по поводу общих психоделических впечатлений, жизненной философии… И этот период длиной в два-три года, он вдруг вызрел в идею, что мы можем работать вместе… И я, по крайней мере, могу все свои идеи неограниченно реализовать… Самые безумные. И на меня никто не будет показывать пальцем и говорить: “Ты что? Ты что придумал? Ты же песню убиваешь этим!” Гораздо проще, когда песня твоя. Хочешь – убиваешь, хочешь – не убиваешь. Вот ты слышал, убили ли мы свои песни? Нет, не убили. Они сами кого хочешь убьют, я думаю. Или оживят. И то, что мы сейчас делаем, это сегодня близко к пониманию творческой свободы. Свободы вылепливания в звуке своей картины мира – с одной стороны, и с другой стороны – такого ремесленного смирения. Когда полная свобода формализуется очень сложной технологией изготовления продукта.

И. К.: Я бы даже добавил слово “мучительной”.

О. С.: Меня это очень порадовало и показалось близким. Потому что я эту технологию в свои консерваторские годы хорошо представлял – как мучительно тяжело в музыке делается настоящее. А потом, попав в рок-н-ролльную среду, я слышал много мнений о том, что весь этот труд не нужен… Это кропотливое обучение, образование и потом реализация того, чему ты научился, – все это не нужно. Мол, все идет от Бога. А музыкант – это всего лишь проводник. И ничего не надо делать. Мол, надо бухать, долбаться, набираться жизненных впечатлений, а потом выплескивать это в альбомах и на сцене. Это такая традиционная точка зрения. И в рок-н-ролле меня последние годы угнетало то, что по-русски называется “халявность”, “быстрота” и “спонтанность”...

У нас с Кормильцевым другой метод. Мы очень долго и кропотливо работаем, как все техно-музыканты в мире. Идеологи ОRB несколько лет делают свой альбом, тщательно возясь с каждым звуком, – это достойно уважения. И два полюса в моей жизни сомкнулись неожиданно – консерваторский и самый радикальный. Новый, электронно-авангардный какой-то, постмодернистский. И у меня не порвалась связь времен, а восстановилась. Я какую-то внутреннюю гармонию здесь нашел. И поэтому то, что мы сегодня слушаем, для меня это был вопрос какого-то гигантского наслаждения. Самое главное – получилось сделать то, что хотелось. И мы здесь отвечаем за каждую ноту, за каждое слово. И это счастье.

А. К.: Как вы дополняете друг друга?

И. К.: Прекрасно. Мы настоящие, нормальные солдаты во взводе. Мы в меру ругаемся, в меру прощаем друг друга. Порой посылаем на хуй – как полагается между двумя взрослыми мужчинами, которые уже не имеют особенных иллюзий по поводу этой жизни. Которые много чего повидали на своем веку… Главная проблема у нас сейчас – как и когда почистить зубы. И правильно ли с точки зрения стоматологии чистить зубы первый раз в восемь часов вечера? У нас две ключевые фразы при создании этого альбома: “Я иду чистить зубы” и “Где карандаш?”. Карандашом записывается в монтажные листы новое состояние треков. А зубы – это такая вечная проблема… Мы начинаем их чистить в десять часов утра и завершаем в восемь вечера. Потому что человек, который идет по дороге к зубочистительному центру, вдруг поворачивается и говорит: “Да, кстати, а неплохо бы здесь сделать корректуру звука”. “Как?” – спрашивает второй, сидящий за пультом. Первый возвращается в комнату: “Ну, вот так”. И после этого продолжает рассуждать: “Да, хорошо звучит. Ну, я пойду зубы почищу, пока ты это делаешь”. По дороге поворачивает назад и говорит: “Слушай, а неплохо бы вот этот сэмпл немного прибрать, потому что слишком жирно получается”. “Как?” – говорит тот, который сидит за пультом. “Ну, вот так. Ну ладно, ты делай… А я пойду почищу зубы”. И так происходит с десяти утра до восьми вечера.

А. К.: Каковы функции каждого в проекте “Чужие”?

И. К.: Я бы сказал, что в силу нашего образования Сакмаров больше ответственен за то, что называется “музыкой”. В узком смысле этого слова – то есть гармония, ноты и прочее. Я больше ответственен за то, что называется “звуком”, – в узком смысле этого слова. Сэмплы, подобранные звуки, звучание, обращение с аппаратурой. Но мы стараемся меняться функциями, как-то передавать их друг другу. И постепенно этот процесс инфильтрации происходит. И я начинаю играть, а Сакмаров начинает крутить ручки. Я думаю, что пройдет время, и мы будем друг другу идентичны в этом смысле. Это – если брать технологическую сторону.