Мария Чегодаева - Заповедный мир Митуричей-Хлебниковых

Среди бумаг Хлебникова нашелся отрывок, начатый в июне 1922 года в Санталове — последние его строки:

«Дитя: Кэ!

Няня: Она молока хочет.

Дитя: Баботик!

Няня: Болит животик!

Парнишка: Щи худые!

Няня: Возьми иголку и заплатай их, будут крепки.

Парнишка: Холова[134] неделю будет плакать.

Няня: Это она жертвы просит. Раз давно в ней утонул парнишка такой, как ты. Она и избаловалась. Каждую весну жертвы просит, играет. Вот и шумит, вот и шумит…»[135]

Никто не заметил,Как солнце зашло,Как розы опали…Как смерть засмеялась…Никто не заметил,Все спали…Шумя тишиной и костями.Взошла по оглохшимСтупеням крыльца,Кивнула минувшего тенямИ… свеяла жизнь с молодого лица.Он умер![136]

«Астрахань, 19 июля 1922.

Вы говорите, Он ушел, мой тихий Брат? Я знаю, что у Виктора Владимировича были искренние, любящие, преданные ему друзья… Хочется думать, что им я буду говорить о брате и друге, чутком и нежном с теми, кого он любил, и, скинув напускное равнодушие и сверхчеловеческое безразличие к окружающим, — открывал свою душу. Как Сакия-Муни[137], отказавшись от земных почестей для достижения духа, шел по земле. <…> Он был эстетом — слишком эстетом: преступления как такового, мне кажется, для него не было, не было душевных недостатков, <…> его мерилом, его судьей была красота. <…> Если б он был королем, <…> он мог бы, поразившись каким-нибудь детским личиком. <…> сняв с себя драгоценную корону, надеть ее на голову ребенка и, прошептав смущенно: „возьми, это тебе совсем“, — с безразличным скучающим видом идти дальше…»[138]

Воспоминания Веры Хлебниковой о Велимире завершались просьбой:

«Еще я убедительно прошу… я требую!

Так как при жизни Виктор Владимирович не имел никакой материальной корысти от своих произведений, ни даже необходимой поддержки, то я прошу, чтобы от возможных сумм издания никому не было бы личных доходов.

Мое желание, чтобы эти возможные от издания суммы были предоставлены его другу П. В. Митуричу и употреблены по его личному усмотрению. <…> Так же рукописи В.В. предоставляю в распоряжение П. В. Митурича, если же они уже в других руках, то убедительно прошу сберечь их от расхищения. Спасибо тем, кто его любил»[139].

В эти дни — всего месяц спустя после смерти Велимира, Вера еще не была знакома с Петром Митуричем, не сблизилась с ним в переписке.

В том же июле 1922 года, после смерти Хлебникова, к Митуричу в Санталово приезжал Бруни, привез ему корректуру статьи Н. Пунина «Обзор новых течений в искусстве Петербурга», с оценкой творчества Митурича как одного «из самых крепких и самых проницательных художников младшего поколения в новом искусстве. <…> Мы нуждаемся в нем, в его руководстве, во всех начертаниях, сделанных его рукой»[140].

П.Митурич — Н.Пунину. Санталово. Июль. 1922.

«К Вам большая просьба: хотим печатать поэмы Хлебникова. Я собрал их все на дому, но почему-то не положил двух: „Разина“ со знаменем Лобачевского и „Царапины по небу“.

Выписывать из дому долгая история, потому обращаюсь к Вам и прошу немедленно, аккуратно, без ошибок и пропусков переписать и выслать по почте мне.

Приехал опять сюда Лев Бруни. Показывал вашу статью в корректуре от Соломона Абрамовича[141]. Все очень хорошо, но язвительное замечание относительно меня: о необходимости моего руководства в моих начертаниях со столь самостоятельными проблемами и не рискуете к ним подходить[142]. <…> Дело с изданием „Досок судьбы“ движется очень медленно — денег нет. Открыли подписку на издание. Попытайтесь сделать это и у себя. Комиссия по изданию Хлебникова существует из следующих лиц.

Председатель П.Митурич.

Идеологическое ядро:

Куфтин

Андриевский

Н. Пунин

Администрация:

П. Исаков

С.Исаков

Н.О.Коган

Л. Аренс[143]

Так что все действуйте смело, мы вам очень верим. Задача: донести в сохранности живую пыль почерка Велимира до всеобщего сведения и невозможное делать ВОЗМОЖНЫМ…»[144]

П.В.: «Я продолжал знакомство с трудами Велимира. <…> Списался с родными Велимира, получил живой сердечный отклик от сестры Велимира Веры Хлебниковой. В ней я почувствовал могучую моральную опору в своем одиночестве. В то же время понял трудность ее существования как художницы. Ее положение было подобно положению Велимира и хуже моего, так как она не имела у нас никакой известности. Мы быстро выяснили обоюдную близость в переписке»[145].

Первейшей заботой П. Митурича после смерти Хлебникова было издание его трудов и защита его интересов.

П. В. Митурич — Л. Е. Аренсу и Н. Н. Пунину. 30 августа 1922 г. Санталово.

«Вот какое письмо я вынужден написать Маяковскому, чтобы выяснить положение со многими вещами Хлебникова. В личной беседе с Л. Ю. Брик ответа не получено хоть сколько-нибудь удовлетворительного, и думаю, с этим парнем мягкостью ничего не добьешься».

«Открытое письмо художника Петра Митурича Владимиру Маяковскому»:

«Примите мое последнее товарищеское обращение, которое должно положить грань отношений наших, в зависимости от Вашего ответа. Виктор Владимирович неоднократно упоминал мне о ряде своих вещей, которые он отдавал Вам в ожидании очереди на их опубликование и которые не дождались этого и, что еще хуже, — не были возвращены ему.

<…> Предполагая дружескую связь в Ваших отношениях с Велимиром, я не усматривал тут ничего злостного и приписывал такое положение вещей вполне нормальной небрежности московского мещанина со скромной, но „законной“ этикой, свойственной людям такого склада. Причина долгого примирения Хлебникова с такой действительностью мне точно неизвестна, но в „Зангези“ этому положен конец.

Там не упоминается Ваше имя, но даны некоторые черты лица, которые, будучи дополнены заметками Хлебникова из оставшихся после его смерти рукописей, не оставят ни в ком сомнения, что одно из лиц — вы.

Незадолго перед смертью он мне перечислил рукописи, которые должны быть у Вас.

<…> Ваша мысль, высказанная в беседе со мной в присутствии Л. Ю. Брик, что „Хлебников никому не интересен“ и что я его переоцениваю, неосновательна. <…> Правда, он не пользовался такой известностью, как „Маяковский“, но иначе и не могло быть, так как Велимир избегал популяризации. Как в самой работе, так и в житейском обиходе своем, не считаясь с оценкой стадного поклонничества, и если не имел полную аудиторию могущих читать его, то вина тут скорее не автора, а Ваша, на которую и указывает предмет моего письма. <…> Не желая быть более строгим, чем Хлебников, принимая во внимание ваше физическое уродство, указанное Велимиром в „Зангези“, а также другие Ваши нравственные изъяны, в которых Вы также неповинны, я буду просить друзей и всех неравнодушных к работе Велимира не наказывать Вас прежде, чем не убедимся в Вашем упорстве, в желании вредить будетлянскому делу. Вам же предлагается следующее:

1. указать, какие из рукописей Хлебникова у Вас имеются в сохранности, 2. как и поскольку могут быть найдены и возобновлены исчезнувшие, 3. как и в какой мере они были использованы Вами и сообразно с этим рассчитаться за вычетом тех „благодеяний“, какие ему были Вами оказаны…»[146]

Жестокие слова о нравственном и физическом уродстве Маяковского были вызваны заключительными строками «Зангези»:

«Как? Зангези умер!Мало того, зарезался бритвой.Какая грустная новость!Какая печальная весть!Оставил краткую записку:„Бритва, на мое горло!“Широкая железная осокаПеререзала воды его жизни, его уже нет…Поводом было уничтожениеРукописей злостнымиНегодяями с большим подбородкомИ шлепающей и чавкающей парой губ.Зангези(входя)Зангези жив,Это была неумная шутка» [147].

Поистине мистическое провидение Хлебниковым и собственной смерти, и грядущих «поэтических» самоубийств…[148]

Продолжение письма Н. Пунину: «Получил извещение, что „Зангези“ приобретен Госиздатом, и теперь у нас имеется возможность издать „Доски судьбы“. Я собрал материал к ним и посылаю Исакову П. К., чтобы он их пустил в набор, и скоро, можно надеяться, они выйдут.