Полное собрание сочинений в десяти томах. Том 7. Статьи о литературе и искусстве. Обзоры. Рецензии - Николай Степанович Гумилев

— не достаточно объединяющая идея для журнала? Символизм, неореализм, кларизм и т. д. — все эти французско-нижегородские жупелы, право же, приелись и публике, и нам, писателям. Вкус, выбор, общий тон — вот что создает «физиономию», о которой так печется Вяч. Иванов. <...> Я никогда не назвал бы «молодую редакцию» безыдейной, но наша молодежь прежде всего — деловая, а не праздноболтающая о литературе, и мне чрезвычайно нравится это деловое настроение без философических эквилибристик» (РНБ. Ф. 124. № 2645. Л. 3 — 3 об.).

В этих условиях на страницах «Аполлона» появляется целый ряд статей участников «молодой редакции», где, с разных точек зрения, утверждается единая «идея самоценного «классического» искусства, опирающегося на “законы культурной преемственности”» как альтернативы «стихийного, иррационального, экстатического творчества, ставшего к тому времени синонимом символистского искусства» (Грякалова Н. Ю. Н. С. Гумилев и проблемы эстетического самоопределения акмеизма // Исследования и материалы. С. 104). Это — статья Л. С. Бакста «Пути классицизма в искусстве» (Аполлон. 1909. № 3), где «индивидуалистическому искусству», стремящемуся только к личному самовыражению, противопоставлялась «бодрая, сильная духом и здоровьем» «художественная школа», статья М. А. Кузмина «О прекрасной ясности» (Аполлон. 1910. № 4), где речь шла о формально-стилистическом мастерстве как о критерии, который делит всех «художников слова» на «несущих миру хаос» и «дающих миру стройность», статья М. А. Волошина «Анри де Ренье» (Аполлон. 1910. № 4), где противоречие между символизмом и реализмом «снимается» в «чистом аполлоническом искусстве современности», представителем которого и объявляется французский писатель — «реалист, воспитанный в школе символизма».

Статья Гумилева продолжает этот ряд. «...Гумилев стремится диалектически «снять» противоречие между сторонниками «чистого» искусства, подобными Эредиа или Верлену, и теми, кто вслед за Иоанном Дамаскином видел в искусстве вид пророческого (или, как Некрасов, вид гражданского) служения, — формулировал Г. М. Фридлендер основную «установку» статьи (Фридлендер Г. М. Н. С. Гумилев — критик и теоретик поэзии // ПРП. С. 31). Н. Ю. Грякалова обращает внимание, что «творчество будущего «мэтра» акмеистской школы» «изначально развивалось» «именно по пути «синтеза» парнасской и символистской поэтики», а «акмеистское виденье мира» проявилось в статье 1910 г. разве что в «формулировании принципов «поэтической технологии» и, главное, в выборе «природных», «телесных» критериев оценки произведения, что намечало «адамистические» пункты будущей акмеистской программы» (Грякалова Н. Ю. Н. С. Гумилев и проблемы эстетического самоопределения акмеизма // Исследования и материалы. С. 109, 113).

Действительно, если помнить, что в смысловом средоточии будущей полемики Гумилева с символистами окажется критика религиозно-философской проповеди символистского «богоискательства», статья «Жизнь стиха», в которой подобная проблематика почти отсутствует, предстает как очень умеренная эстетическая программа «духовной и общественной автономии» писателей «Аполлона» от любых «художественных идеологий» современности (ценность которых в глазах поколения Гумилева была весьма сомнительной) — что, в общем, и стремилась обеспечить для себя «молодая редакция».

«Посторонние искусству» убеждения каждого конкретного художника (религиозные, политические, общественные и т. д.), отразившиеся в «рожденном» им произведении, здесь выносятся Гумилевым за границы эстетической оценки сами по себе, оказываясь в ряду других элементов, обеспечивающих эстетическое воздействие произведения искусства на читателя. Если это эстетическое воздействие осуществляется — произведение «живет» и, следовательно, вся его «содержательная сторона» правомерна. Если же произведение оставляет читателя равнодушным — оно «мертвое» — и никакие «пророчества», идеи и убеждения, высказанные в нем — даже самые глубокие и верные — не могут его «оживить». Поэты-символисты, произведения которых приводит Гумилев в тексте статьи, — Брюсов, Вяч. И. Иванов, И. Ф. Анненский и Кузмин (последний отнесен к символистской традиции с оговоркой), замечательны, таким образом, не потому, что они символисты (пророки, теурги, тайновидцы и т. д.), а потому, что обладают «тайнами мастерства», позволяющими произвести на читателей сильное художественное впечатление, эстетически потрясти их. «...При сопоставлении статьи «Жизнь стиха» с другими материалами, помещавшимися на страницах <...> тогдашних модернистских журналов, — заключал анализ статьи Гумилева Г. М. Фридлендер, — его мысли о назначении поэзии поражают своей трезвостью, лежащим на них отпечатком здравого смысла, выгодно отличающим их от многих других тогдашних теоретических трактатов, выходивших из-под пера представителей символизма» (ПРП 1990. С. 33). Справедливость этого заключения вполне может оценить современный отечественный читатель, переживший в 1970-е годы попытки дезавуирования критиками и историками литературы Гумилева и Ахматовой как «чуждых советскому человеку», а в 1990-е — Горького и Маяковского как «чуждых демократическому россиянину», — равно как и попытки утвердить в качестве художественных эталонов «идеологически верные» (на текущий исторический момент) «художественные» тексты — от «Кавалера Золотой Звезды» С. П. Бабаевского до «Детей Арбата» А. Н. Рыбакова.

Стр. 4. — «Дубинушка» — песня на стихи Л. Н. Трефолева, ставшая на какое-то время в начале XX века (особенно — после исполнения ее Ф. И. Шаляпиным на благотворительных концертах в пользу политзаключенных) своеобразным «гимном» фрондирующей интеллигенции. Стр. 5–6. — Реминисценция ст-ния А. С. Пушкина «Памятник», которое воспринималось Гумилевым (как это видно из контекста) противоречащим предшествующим пушкинским стихотворениям, посвященным «миссии поэта» (в том числе — цитируемому ниже ст-нию «Поэт и чернь»). Не исключено, что имеется в виду «скорректированный» В. А. Жуковским вариант:

И долго буду тем народу я любезен,

Что чувства добрые я лирой пробуждал,

Что прелестью живой стихов я был полезен,

И милость к падшим призывал.

Стр. 8. — Иоанн Дамаскин — византийский богослов VII–VIII вв., активно выступавший против иконоборческой ереси, выдающийся писатель, автор церковных песнопений; Гумилев имеет в виду легенду об обете молчания, который поэт дал при поступлении в монастырь; эта легенда легла в основу поэмы А. К. Толстого «Иоанн Дамаскин». Стр. 10. — Коппе Франсуа Эдуард (Coppée, 1842–1908) — французский поэт и прозаик, член Французской Академии с 1884 г.; бытописатель нравов буржуазного Парижа. Сюлли-Прюдом (Sully-Prudhomme, настоящее имя Рене Франсуа Арман Прюдом, 1839–1907) — французский поэт, первый лауреат Нобелевской премии по литературе (1901), член Французской Академии с 1881 г.; входил в группу «парнасцев», затем тяготел к «научной поэзии». Андрей Белый упомянут в этом ряду в качестве автора «Пепла» (см. комментарий к № 14 наст. тома). Стр. 11–14. — Цитируется ст-ние А. С. Пушкина «Поэт и чернь»; уместно вспомнить, что «Поэт и чернь» — это и название статьи Вяч. И. Иванова (Весы. 1904. № 3), а само ст-ние Пушкина цитируется Ивановым в его статье «Заветы символизма», обсуждение положений которой составило главную интригу модернистского литературного сезона 1909–1910 гг. (см.: Кузнецова О. А. Дискуссия о состоянии русского символизма в «Обществе ревнителей художественного слова» (Обсуждение доклада