Эпох скрещенье… Русская проза второй половины ХХ — начала ХХI в. - Ольга Владимировна Богданова

Привлекает внимание то обстоятельство, что Паша едва ли не в точности воспроизводит атмосферу их собственной жизни: «средние служащие», «средняя семья», жизнь «от зарплаты до зарплаты». Он сам атмосферу французского городка сопоставляет с Минусинском (= Мухосранском). Детали романного мира французских героев оказываются подобны чертам того мира, в котором живут персонажи Сенчина в городе — Минусе. В ряду фабульных событий — обстановка в семье «всё хуже и хуже», драки, увольнения, любовники и любовницы, проблемы, уход из семьи, самоубийство одного из героев и другие «заморочки». И в итоге, по словам Пашки, у одного из персонажей зарождается идея, что он — «один из тех избранных, кто выше остальных. Ну, типа, как Раскольников…» (с. 92–93).

Апелляция к роману Достоевского не мешает тому, что Павлик настойчиво подчеркивает, что «это все документальные факты, почти документальная книга». По его словам, философия героев Лорана и Валери проста для понимания: «что, мол, Франция гнилая страна, люди — жадные скоты, да и весь мир — говно». Восприятие Павликом французской книги (и ее художественной реальности) очень явно напоминает то, что происходит в его собственной жизни, в жизни его соседей по общаге.

Искренний и восторженный интерес Павлика к иностранному роману позволяет судить о том, что герой всерьез заинтересован идеей текста. И суть идеи, которая его так увлекала — «… надо валить насосов и забирать у них башли», что в «переводе» со сленга означает: убивать толстосумов и отбирать у них деньги. Действительно, идея почти раскольниковская. И герои — французы так и поступают, они успешно осуществляют эту «оригинальную идею».

Введение в текст Сенчина столь подробной информации о современном «французском романе», несомненно, не случайно, в этом заключена особая художественная задача. Отсутствующий автор «автобиографического повествования», словно бы растворенный в образах героев (традиционный прием «смерти автора», почти по Р. Барту), как будто бы не обнаруживает и не обнажает в тексте Сенчина собственной точки зрения. Но введенный в текст повести романный «чужой» эпизод явно наводит на экспликацию собственной авторской позиции в повести, через ее видимое сходство с позицией француза: Сенчин — автор тоже «полностью за ребят». В текст Сенчина незаметно, посредством «французского» «претекста», привносится точка зрения «невидимого» создателя повести. Его «середнячки» почти в точности соответствуют пересказу Павлика и, как следствие, заслуживают сочувствия и понимания автора — Сенчина. Ибо, по словам Павлика, «само государство создано так, что толкает людей на преступления». И хотя эти слова произносит несколько наивный и подвыпивший герой Пашка, но почувствовать за ними солидарность автора не трудно.

Однако только экспликацией авторской позиции роль этого — важного в цепи событий повести — эпизода не исчерпывается.

«Претекст» актуализирует в «посттексте» сходные сюжетные перипетии: герои Сенчина вскоре и сами додумаются до того, как достичь справедливости в несправедливом мире. Причем на русском материале «французский образец» словно бы дублируется и удваивается.

«Роман в романе», да еще и роман «документальный» (как утверждает Павлик), бросает отсвет на повествование Сенчина. Понятно, что сам Сенчин (прототип автобиографического героя) едва ли принимал участие в подобных прожектах, но важна позиция его центрального героя — он готов к преступлению и находит ему оправдание (только где — то глубоко в подсознании мелькнет мысль о неверии: «Мне же мало верится, что мы действительно решимся на дело…»). Художественное пространство города — Минуса активизирует в персонажах «минусы» их души и совести, особенно под воздействием еще одного «минуса», т. н. «минусы», спиртовой продукции местного производства.

Потому применительно к французскому роману, столь подробно изложенному Павликом, прозвучит вердикт: «Правильная, очень правильная книга!» И эта риторика отзовется как саркастический парафраз известных слов Ленина о книге М. Горького «Мать». А распространенным «крылатым выражением» для героев этого минус — мира станет не «Что такое хорошо и что такое плохо» по Маяковскому, а «Украл, выпил, в тюрьму — романтика!» по знаменитому фильму «Джентльмены удачи» (1971, реж. А. Серый).

Мир героев Сенчина «минусовой», грязный, безнравственный, преступный. Однако, опираясь на центральную метафору сенчинской повести «жизнь // театр», можно заметить, что театр в высоком смысле все — таки присутствует в тексте писателя. Уже говорилось о жизни — сцене актеров, о жизни — мечте зрителей. Да и сам молодой герой Ромыч только по роду занятий монтажник сцены, на самом деле и он готов податься в актеры (как он сообщает родителям): театр тоже манит его. Но, как выясняется в ходе повествования, он даже более чем актер, персонаж повести — поэт. «Пойми, я — поэт!» — восклицает герой в разговоре со своим соседом по общежитию Лехой. Этот мотив — поэтический, творческий — не будет развит Сенчиным — автором, но сама реплика героя примечательна. Где — то в душе он чувствует себя поэтом, репрезентирует себя как поэта (хотя бы в своей душе). Потому, как он признается, ему нужна «живительная творческая сила». Другое дело, что двадцатипятилетний герой (и его приятели) ищет «живительную силу» на самом легком пути — через пьянство, через помутнение сознания, через бред и сон. Алкоголь (и «травка») помогает Ромычу (и его приятелям) преодолеть страх перед миром, сделать этот «мирок» не столь пугающим, переносимым и терпимым, приспособленным к обыденно непритязательному существованию — выживанию.

Герои Сенчина (не глупые по природе) и знают правду жизни — театра, и верят/не — верят в нее. Герои Сенчина знают истинную цену жизни — театра и, тем не менее, тянутся к ней. Пьянство для них — способ стереть противоречия души и сознания, уничтожить границу между явью и сном.

Пьянство — самый распространенный и самый простой путь героев Сенчина преодолеть превратности жизни. Но пьянство не осмысляется Сенчиным как социальная проблема. Проблемы в пьянстве нет. Мир — минус так строен, что пьянство в нем — норма и обыденность. Однако пьянство прочно смыкается со сном, бредовым забытьем, искусственным успокоением. Сон в повести Сенчина — еще один доминантный мотив, который мощно пронизывает текст и который (как и театр, пьянство, обман) формирует мифический хронотоп ирреальности, псевдореальности. Герои Сенчина (вслед за героями В. Пелевина) готовы уснуть на годы (ср. с героем рассказа Пелевина «Спи» и др.). Только сон может сделать героя Ромку сильным и смелым, героем — «мачо», только во сне рядом с ним может оказаться рыжеволосая красавица с общежитского подоконника, предмет его любовных мечтаний.

Все герои Сенчина (как и главный автобиографический персонаж) с готовностью входят в ирреальность, чтобы уйти