Владимир Злобин - Тяжелая душа: Литературный дневник. Воспоминания Статьи. Стихотворения

Больше она с ним в жизни не встретится. Однако это еще не конец…

А душу ближнего она знает как свои пять пальцев. Насмотрелась на нее, слава Богу, достаточно, узнала, где в ней правда, где ложь, все поняла до донышка…

Как Бог, хотел бы знать я все о каждом,Чужое сердце видеть, как свое.[649]

Вот и узнала, и увидела, и, не выдержав, отвернулась с «брезгливым презрением».

Ни слов, ни слез, ни вздоха, — ничегоЗемля и люди недостойны.[650]

«Мне — о земле — болтали сказки: «Есть человек. Есть любовь. А есть лишь злость. Личины. Маски. Ложь и грязь. Ложь и кровь». В другом стихотворении, «Страшное»[651], она говорит:

А самое страшное, невыносимое —Это что никто не любит друг друга.

Если никто, то, значит, и она никого не любит. Но ведь не всегда было так. Когда-то она вглядывалась в человеческую душу с любовью и тогда видела другое.

В углу под образомГорит моя медовая свеча.Весной, как осенью,Горит твоя прозрачная душа.

Душа, сестра моя!Как я люблю свечи кудрявый круг!Молчу от радости,Но ангелы твои меня поймут.[652]

«Я была имеющая много», — вспоминает она в «Заключительном слове». А теперь у нее, кроме ее греха да восьми незаписанных слов, — ничего.

Все умерло в душе давно.Угасли ненависть и возмущенье.О, бедная душа! ОдноОсталось в ней: брезгливое презренье.[653]

Грех свое дело сделал: убил душу. Богоубийство — самоубийство. Но у этого страшного греха два имени — одно для России — свободоубийство.

Народ, безумствуя, убил свою свободуИ даже не убил — засек кнутом.[654]

Другое — любвеубийство, для Гиппиус.

Внешне на 1 Ibis, Avenue du Colonel Bonnet, как некогда на Сергиевской, 83, все по-прежнему. Так же она поздно встает, ходит днем с Д.С. в Булонский лес или едет к портнихе, по воскресеньям принимает «молодых поэтов», пишет доклады для «Зеленой лампы», будто не случилось ничего, будто черт к ней и не заглядывал. Ее золотой сон так же ослепителен, и так же она идет от победы к победе. С той же легкостью, с какой она победила черта, она побеждает смерть.

Когда я воскрес из мертвых,Одно меня поразило…[655]

Но тут случается неприятность: неожиданно она получает красное, как бы пасхальное яйцо. Но из него выползают змеи. Это — чертов подарок ко дню ее преждевременного воскресенья. Поторопилась, матушка. «Воскресение — не для всех»[656].

Не отрываясь, она холодно смотрит на выползающих змей:

Ползут они скользящей чередою,Ползут, ползут за первою змеею,Свивая туго за кольцом кольцо.[657]

И так же холодно, с гадливой усмешкой, замечает:

Ах да, и то, что мы зовем Землею —Не вся ль Земля — змеиное яйцо?

Это даже не ад, это — безумье.

Теперь ее от золотого сна, от Царства Божьего на земле отделяет — змеиный ров.

Об этом Царстве в ее стихах так же мало, как о ее грехе. Сказать и не сделать хотя бы шага по направлению к заветной цели — значит предать свое самое святое. А сделать она и первого не может, ибо, не смирившись, не покаявшись, его не сделаешь. Вот, между прочим, одна из причин — не главная, — почему она не хочет произнести вслух те восемь слов, что горят в ее сердце.

Но еще никогда она об этом Царстве не молилась с такой силой, как со дна змеиного рва. И чем ее презренье холодней и насмешка злей, тем явственней вздох: да приидет Царствие Твое.

После смерти Мережковского она внутренне остается совершенно одна. Бог ждет с присущим Ему терпением, когда она покается. Но она упорствует. Она хочет, чтобы ее простили, как ребенка прощает мать, не принуждая его ни к чему. Наконец Бог от нее отступает. Она удивлена. «Если б я была Богом, я бы простила». Ей всегда казалось, что она знает о Нем что-то, чего не знают другие.

Ты не любишь овец покорных,Не пропадающих.Ты любишь других — упорныхИ вопрошающих.

Но вот, оказывается, она ошиблась: Он любит первых учеников и старых дев…

Она еще может шутить. Но скоро ей будет не до шуток. Впрочем, даже в самые страшные минуты она умудряется разъединить себя со своим страданием. И однажды, когда ей кажется, что вместо пришедшего ее навестить старого приятеля перед ней черт, она от его лица пишет стихотворение, где он ей как будто говорит:

На харю старческую хмуроСмотрю и каменно молчу.О чем угодно думай, дура.А я о духе — не хочу.

У нее есть поклонник — Иосиф Григорьевич Лорис-Меликов. Этот очаровательный человек, старый дипломат, бывает у нее раз в неделю обязательно, приносит ей цветы и посвящает ей французские сонеты. Это ее последний рыцарь. Он ее проводит до самой двери, на которой написано: «Оставь надежду всяк сюда входящий».

Об этом ее предсмертном схождении в ад мы не знаем почти ничего. Но если судить по ее стихотворению «Последний круг» и по намекам в некоторых других ее стихах, она была на краю безумья. Вот конец «Последнего круга»:

Будь счастлив, Дант, что по заботе другаВ жилище мертвых ты не все узнал,Что спутник твой отвел тебя от кругаПоследнего — его ты не видал.И если б ты не умер от испуга,Нам все равно о нем бы не сказал.

Но что могло ее, человека бесстрашного, никаких мыслей ни о Боге, ни о черте не боящегося, не раз и Богу и черту противостоявшего, что могло ее в последнем круге так потрясти?

Только одно: что Бог и дьявол — две ипостаси некоего неведомого существа, ни дьявола, ни Бога и Бога и дьявола вместе, представить себе которого человеческое сознание не в силах. Она вдруг почувствовала себя в его власти и поняла, что это — гибель ее и мира.

Это длилось мгновенье. Словно сверкнула черная молния. Если б продлилось дольше — разум не выдержал бы. Но в этом мгновении уже было начало идущей на нее из глубины вечности бури смерти.

И не будет падений в бездны:Просто сойду со ступень крыльца,Просто совьется свиток звездный,Если дочитан до конца.

Это стихотворение, которое почему-то любил И.И. Фондаминский[658], тоже из числа ее «победных снов». Но ее сознание ей подсказало — оно ошибалось редко, — что ее конец будет далеко не такой простой и легкий, как она мечтает. Тогда она написала свое восьмистишье и скрыла на самом дне души, в ее самых недоступных тайниках — так, чтобы не мог найти враг — восемь волшебных слов.

Но когда налетела на нее буря смерти и силы ада обрушились, у нее было в руках это непобедимое оружие — крест. Число креста — четыре. Восемь горящих в ее сердце слов — как бы двоящийся в трепете пламени огненный крест, приносимая втайне двойная жертва — Бога за мир и мира за пришествие Духа: да приидет Царствие Твое.

Вот что значат не записанные Гиппиус восемь слов и вот отчего она их не записала.

СТИХОТВОРЕНИЯ

ПОСЛЕ ЕЕ СМЕРТИ. (Стихи. Париж: Рифма, 1951)[659]

«Три ангела предстали мне в ночи…»

Три ангела предстали мне в ночи.Один держал тяжелые ключи,Второй двуострый меч, а третий три свечи.И выступил второй — не первый и не третий —И молвил: «Не меча достоин ты, а плети.Но радуйся: избрал тебя Господь.Не погубить — спасти я послан дух и плоть,Восстановить твой образ искаженный».И он взмахнул мечом, и пал я, рассеченный.И раздвоилось всё…

Ночью («Не спишь, и так близко, так ясно…»)[660]

Не спишь, и так близко, так ясно,Так тихо, нежданно, без слов:«О, вспомни, пойми — все напрасно:Ты проклят на веки веков».

Молчанье. Глаза закрываю.Бежать? — Но куда убегу?И плачу, и что-то считаю,И все сосчитать не могу.

Пустот неподвижных громады,Бессмысленных цифр торжество.И нет ни конца, ни пощады.Ни зла, ни добра — ничего.

«Она прошла и скрылась не спеша…»