«Герой нашего времени»: не роман, а цикл - Юрий Михайлович Никишов

в интеллектуальном отношении ровня своему портретисту. «Мы друг друга скоро поняли и сделались приятелями, потому что я к дружбе не способен: из двух друзей всегда один раб другого, хотя часто ни один в этом себе не признается…» Эту ситуацию Печорин оценивает точно: «я к дружбе не способен»; а к обозначенной единственной схеме отношения людей, конечно же, не сводятся.

Создавая портрет Вернера, Лермонтов в открытую отдает свое авторство Печорину. А прием такого портретирования был опробован в «Тамани», когда фигура рассказчика еще не уточнялась. Особенность портрета Вернера (как и ранее в «Тамани» ундины) — привлекательность при наличии, мягко говоря, не красящих деталей. Это не типовое описание вроде «разбойничьей рожи» Казбича у Максима Максимыча. И в обозначении Грушницкого Печориным (строен, смугл, черноволос) не густо индивидуального.

Красота героини в «Тамани» подчеркнуто индивидуальна: «Решительно, я никогда подобной женщины не видывал. Она была далеко не красавица, но я имею свои предубеждения также и насчет красоты. В ней было много породы… порода в женщинах, как и в лошадях, великое дело; это открытие принадлежит юной Франции. Она, то есть порода, а не юная Франция, большею частью изобличается в поступи, в руках и ногах; особенно нос очень много значит. Правильный нос в России реже маленькой ножки370. Моей певунье казалось не более восемнадцати лет. Необыкновенная гибкость ее стана, особенное, ей только свойственное наклонение головы, длинные русые волосы, какой-то золотистый отлив ее слегка загорелой кожи на шее и плечах и особенно правильный нос — все это было для меня обворожительно. Хотя в ее косвенных взглядах я читал что-то дикое и подозрительное, хотя в ее улыбке было что-то неопределенное, но такова сила предубеждений: правильный нос свел меня с ума; я вообразил, что нашел Гётеву Миньону, это причудливое создание его немецкого воображения, — и точно, между ими было много сходства: те же быстрые переходы от величайшего беспокойства к полной неподвижности, те же загадочные речи, те же прыжки, странные песни…»

Это описание само по себе уникально. Начинается оно размышлениями о красоте. Тема сугубо эмоциональная, а здесь она сразу же сворачивает на рационализм, переходит в размышления о породе. Но если забота о породе лошадей и других домашних животных — дело естественное, то перенос понятия в сферу женской красоты грозит образованием встречного сопротивления со стороны читателей. Но что-то творится с интонацией рассказчика, и она начинает завлекать. С каждой подвижкой размышление прибавляет внутреннего напряжения, обретает свою эмоциональность. Характер речи становится непосредственным, даже стилистические поправки идут в беловой текст. Ироническая интонация как будто только приоткрывает дверь, а оттуда сюда врывается подлинный пафос. Нарочито включаются какие-то неприятные или, по крайней мере, настораживающие детали, но и они смываются потоком лирики. Получается неожиданное: лермонтовская «далеко не красавица» поднимается, как ныне говорят, на уровень мировых стандартов — благодаря отсылке сначала к героине Жуковского, а потом к героине Гёте.

«Идея породы и близка вкусу, и далека от него. В этом концепте воплощен результат природной — не социальной! — селекции человеческого материала, не случайно порода отмечена в безродной ундине… Именно ундина, героиня, выпадающая и более того противоречащая какой-либо социальной иерархии, регламентации, описывается в ее природных, физиологических особенностях: гибкость стана, цвет и длина волос, золотистый отлив кожи, правильный нос. Правильный нос упомянут в ряду других особенностей проявления породы — поступь, руки, ноги, и является наиболее важной деталью. Заметим, вздернутый (неправильный) нос самого Печорина <?> должен контрастировать с породистостью цвета его светлых волос, темных усов и бровей»371.

В «Фаталисте» заглавный герой выделен по многим признакам, главный из которых сюжетный — необычный способ подтвердить истину в споре. Вулич, поручик русской армии, — серб по национальности; судьба забросила его далеко от родины. Он храбр, скрытен, аскетичен. Страстный и невезучий игрок. И портрет его дан необычным: «Наружность поручика Вулича отвечала вполне его характеру <снова лафатеровский прием; на этот раз в согласии с ним>. Высокий рост и смуглый цвет лица, черные волосы, черные проницательные глаза, большой, но правильный нос, принадлежность его нации, печальная и холодная улыбка, вечно блуждавшая на губах его, — все это будто согласовалось для того, чтобы придать ему вид существа особенного, не способного делиться мыслями и страстями с теми, которых судьба дала ему в товарищи».

Портретной детали в этой повести принадлежит особая роль. Вулич готов, целя себе в лоб, спустить курок пистолета, не зная, заряжен ли пистолет, произойдет ли выстрел — дабы судьба решила, обречен ли он на смерть. «Я пристально посмотрел ему в глаза; но он спокойным и неподвижным взором встретил мой испытующий взгляд, и бледные губы его улыбнулись; но, несмотря на его хладнокровие, мне казалось, я читал печать смерти на бледном лице его. Я замечал, и многие старые воины подтверждали мое замечание, что часто на лице человека, который должен умереть через несколько часов, есть какой-то странный отпечаток неизбежной судьбы, так что привычным глазам трудно ошибиться.

— Вы нынче умрете! — сказал я ему. Он быстро ко мне обернулся, но отвечал медленно и спокойно:

— Может быть, да, может быть, нет…»

(К слову: оборачиваться персонажу не было надобности: собеседники глядели друг на друга, Печорин видит улыбку на бледных губах Вулича. Использован излюбленный жест: см. наблюдение В. В. Башкеевой и М. Н. Жорниковой. А писателю-поэту захотелось столкнуть контрастное: быстрый жест и медленную, спокойную реплику).

Через несколько минут «Вулич спустил курок… осечка!» При повторной попытке выстрел раздался.

При обмене репликами Печорин говорит:

«— …не понимаю теперь, отчего мне казалось, будто вы непременно должны нынче умереть…

Этот же человек, который так недавно метил себе преспокойно в лоб, теперь вдруг вспыхнул и смутился.

— Однако ж довольно! — сказал он, вставая, — пари наше кончилось, и теперь ваши замечания, мне кажется, неуместны… — Он взял шапку и ушел» — как оказалось, навстречу своей смерти. «…мой инстинкт не обманул меня: я точно прочел на его изменившемся лице печать близкой кончины».

Вот доказательство, которое ничего не доказывает (ибо решение задачки у каждого будет по его разумению) — кроме одного: история рассказана Лермонтовым с исключительным темпераментом; читатель непременно получит толчок для своих размышлений.

Из трех рассказчиков книги только Печорину дана привилегия создавать автопортреты. К тому героя подвигают даже два повода. Согласно одному из них «встречаются в высказываниях Печорина указания на тот или иной “вид”, принимаемый им в различных обстоятельствах. Художественно-изобразительное назначение этого приема не только в том, чтобы снова и снова обрисовать внешний облик героя в тот или иной момент, но и в