День поэзии. Ленинград. 1967 - Семен Вульфович Ботвинник

class="v">У городов —

свой каменный характер,

свой на века

неповторимый тип.

И говор свой —

в дневном, в вечернем гуле.

И камни их

становятся седей...

Витиеватость и прорывы улиц

у них, как жизнь,

как судьбы у людей.

И умирают города,

как люди.

Был Карфаген,

был в славе буйный Рим.

Я счастлив жить

всем тем,

что есть, что будет

и совершится с городом моим.

Жить с ним

его рабочим умным делом.

Хранить знамен октябрьских

алый цвет.

И над Невой,

в ночном сиянье белом,

кого-то ждать,

как в восемнадцать лет.

И полюбив

свой город от рожденья,

свет величавой

русской красоты,

в себе самом

нести, как отраженье,

его родные

вечные черты.

ГАЛИНА УСОВА

АВСТРАЛИЯ — СТРАНА НАОБОРОТ

Австралия — страна наоборот.

Она располагается под нами.

Там, очевидно, ходят вверх ногами,

Там наизнанку вывернутый год.

Там расцветают в октябре сады,

Там в январе, а не в июле, лето.

Там протекают реки без воды

(Они в пустыне пропадают где-то).

Там в зарослях следы бескрылых птиц,

Там кошкам в пищу достаются змеи,

Рождаются зверята из яиц,

И там собаки лаять не умеют.

Деревья сами лезут из коры,

Там кролики страшней, чем наводненье.

Спасает юг от северной жары,

Столица не имеет населенья.

Австралия — страна наоборот.

Ее исток — на Лондонском причале:

Для хищников дорогу расчищали

Изгнанники и каторжный народ.

Австралия — страна наоборот.

СЕРГЕЙ ДАВЫДОВ

* * *

Тысяча лет пройдет —

никого не предаст Уленшпигель,

а Гобсек никого не спасет.

Тысяча лет пройдет —

не изменит Татьяна своему генералу,

а Ромео и Гамлет себя не изменят.

Тысячи лет пройдут,

но они будут жить как ни в чем не бывало.

Можно будет смеяться в компании Швейка,

доверять ему тайное смело.

Никогда не увянет Манон лебединая шейка,

я заранее знаю, что со мною бы сделал Анджело...

Сколько в мире художников,

каждый

жаждет славы хотя б на полвека.

А всего-то и нужно:

однажды

вылепить человека.

БОРИС ЩАРИНСКИЙ

* * *

Возьмите три лунных луча,

свяжите их крепко в треногу.

Как будто соринку с плеча,

в костер отряхните тревогу.

Найдите холодный проток,

где звезды купаются хрупкие.

И звезд зачерпните пяток,

из крупных — самые крупные.

Сложите в котел их — на дно,

а вместо лавровых дурманов

добавьте травы. Заодно —

две кружки пахучих туманов.

Не надо ни чаш, ни кастрюль,

немного еще потерпите.

Садитесь поближе к костру —

кувшинкой уху зачерпните.

* * *

А можешь ты

из строчек сделать дом,

чтобы для всех людей

он был просторным,

чтоб поднялся он

над крутым бугром

и окнами —

на все четыре стороны?

А можешь ты,

чтоб в доме том

зима

была теплей,

чем кожуха у домен,

и всем платить,

платить,

а не взимать

за проживанье

в этом общем доме?

Коль можешь ты —

так размахнись и строй,

не привлекая вычурным фасадом.

Не хватит сил?

Тогда, мой друг, постой:

на курьих ножках

нам домов не надо!

АЛЕКСАНДР МОРЕВ

МЕССА

Когда венок колючей проволоки опутывал

морщины траншей на лбу земли,

все было, как в среду,

                                 как вчера,

                                                как утром,

струсил сержант, а за ним и мы залегли.

Он был бледен, как свадьба без гостей,

как тысяча чертей

                           я был отважен,

                                                 вшив и нищ,

но мы увидали на черном небе

                                              прожекторá костей

и белый череп луны

                              над трубами пепелищ.

И такая тишина

                       после выстрелов наступала,

такая неземная благодать,

что казалось:

                    сама богоматерь

                                            амуницию снять помогала

и постилала отпетым

                              свое облако-кровать.

Самолет взорвался гулко

                                     за шоссе,

                                                   за перекрестком,

на площадке качнулся бурьян

                                            у ржавой бензоколонки,

а где-то замерли дети,

                                  засыпанные известкой,

а где-то спали поэты-гуманисты

                                               на книжных полках...

И спали солдаты, и

                             каждому снилось ночью:

конюху — кони,

                      кому-то — коньяк,

                                               пекарю — теплое печенье,

а другу моему —

                         распущенные волосы,

а недругу — тоже:

                          губы, очи,

а другому — не губы, не очи,

                   а амбразурные щели,

                   что на него вчера днем глазели.

И вот снова ночью...

Мой чуткий сон был пуст иллюзиями,

и поэтому мне снился снег,

как манна небесная белый,

как ломоть арбуза душистый,

первозданный, как бедность,

своим первозданием чистый.

Снег был кругом,

                         снег был всюду:

стояла в снегу Рязань,

лежали в снегу Сиракузы,