Владимир Злобин - Тяжелая душа: Литературный дневник. Воспоминания Статьи. Стихотворения

В 1921 г. в жизни Георгия Иванова произошло важное событие — его встреча и женитьба на Ирине Одоевцевой[149], талантливой писательнице и поэте.

Слава Георгия Иванова росла с каждым годом, и эта слава была заслужена. Георгий Иванов поэт — явление необыкновенное; в его стихах ни одной фальшивой ноты, ни одной ошибки вкуса, о чем бы он ни писал. Совершенство его поэзии особенно сказалось в последние годы его жизни, когда его манера писать стала другой, менее поэтически условной:

Поэзия — искусственная поза,Условное сиянье звездных чар,Где, улыбаясь, произносят «роза»И с содроганьем думают «анчар».

Изменилось и содержание его стихов. Он их теперь почти исключительно печатал — сразу много — в «Новом журнале», под общим заглавием «Дневник». Отвлеченными его стихи не были никогда, но теперь он не чуждался даже тем злободневных и некоторые его стихотворения носят характер определенно политический, что не всегда и не всем приходится по вкусу, как, например, следующие строчки:

В кольце святош, кретинов и пройдохНе изнемог в борьбе орел двуглавый,А жалко, унизительно издох.

Этого Георгию Иванову не простили, тем более что он был монархистом и заподозрить его в «левом уклоне» действительно могли только кретины.

Что касается его прозы, то Г. Адамович прав. Георгий Иванов по призванию поэт, а не прозаик. Зато критик он блестящий, и можно только пожалеть, что он в этой области так мало себя проявлял.

Несколько глав его неконченного романа «Третий Рим» были напечатаны в 1931 г. в «Современных записках». Роман задуман интересно. Запомнились сцена выезда Распутина и глава о нарисованном на дне фарфоровой чашки цветке. Но несмотря на мастерство и тонкость, с какими написаны эти главы, чего-то в них не хватает, и чего-то очень существенного, что сделало бы из них именно беллетристическое произведение, а не поэму в прозе.

О другой, тоже очень интересной и значительной книге Георгия Иванова «Распад атома», вышедшей в Париже в 1938 г., я незадолго до войны написал довольно подробную статью: «Человек и наши дни», которая была напечатана в сборнике «Литературный смотр». Сейчас это произведение Георгия Иванова кажется несколько устаревшим. Во всяком случае, пафос, с каким оно написано, вряд ли способен сегодняшнего читателя увлечь. Проблема, в ней затронутая — отношение между Богом (религией) и полом, — остается неразрешенной и, может быть, неразрешимой, по крайней мере в той узкой плоскости чисто личных отношений, в какой ее ставит Георгий Иванов.

Когда в Париже было основано Мережковскими литературное общество «Зеленая лампа»[150], Георгий Иванов был единогласно избран его председателем.

Но наступила война и все кончилось. Не только пропала надежда на освобождение России, но для многих, в частности для Георгия Иванова, война была катастрофой материальной: она его разорила. В конце концов он очутился вместе со своей женой в старческом доме, в Hyeres, даже не русском, среди бежавших от Франко[151] испанских коммунистов, где жить было трудно. Все предпринятые его друзьями попытки перевести его в один из русских домов под Парижем, к сожалению, не увенчались успехом. На здоровье Георгия Иванова это отразилось губительным образом и ускорило роковую развязку. Утром 26 августа его не стало.

Медвежья услуга (Ответ Н. Евсееву)[152]

В ответ на мою статью «С.К. Маковский — поэт и человек» («Возрождение», тетрадь 79, июль 1958) появилась 16 сентября в «Русской мысли» статья г. Н. Евсеева «О критике и о случайных критиках».

За то, что я посмел откровенно высказать мое мнение о стихах С.К. Маковского, г. Евсеев на меня ополчается, стараясь всячески меня скомпрометировать как литературного критика.

Мне совершенно все равно, что думает г. Евсеев о критике вообще и обо мне как о литературном критике, в частности. И если бы он не выходил из рамок приличия и не пользовался в полемике приемом, каким ни один порядочный человек, особенно имеющий отношение к литературе, не пользуется, тон моего ответа был бы иной. Об этом приеме у меня с г. Евсеевым будет особый разговор ниже. А пока перейдем, как он говорит, «к делу по существу».

Дело же в следующем: цитируя стихи Маковского, я в 8 местах исказил текст, заменяя одно слово другим. Из этих 8 искажений некоторые, как утверждает Евсеев, «извращают его».

А перестановка слов, как, например, «это утро» вместо «утро это», кроме того, делает строку немузыкальной. «Изуродованные цитаты из стихов поэта, — заключает г. Евсеев свой обвинительный акт, — можно считать клеветой на поэта».

Одна ошибка действительно на моей совести. Цитируя по памяти стихотворение «Бывают дни, позвать не смею друга», я вместо «предстанут мертвыми на зов друзья» ошибся и написал «предстанут мертвыми на суд друзья». Что касается «нелюбимый сон» вместо «нелюдимый» — то это опечатка, а за опечатки «Возрождения» я снимаю с себя всякую ответственность.

Но и за остальные «искажения» я отвечать отказываюсь. Оба текста — «искаженный» и тот, какой г. Евсеев считает подлинным — принадлежат перу Маковского. По его адресу и следует г. Евсееву препровождать свои комментарии. Меня они не касаются.

Для своих цитат я пользовался предоставленной мне Маковским новой редакцией его стихов (большая толстая тетрадь), исключая два-три случая, когда, не разобрав почерка Маковского, я обращался к тексту первоначальному.

Об этой новой редакции я, между прочим, упоминаю в связи с теми двумя стихотворениями, из которых Маковский выкинул строфы. Если бы г. Евсеев был не так самоуверен и более внимательно отнесся к моей статье он, пожалуй, мог бы избежать ошибки и не оказал бы «высокой музе Сергея Константиновича Маковского» медвежью услугу.

Сначала — «туманный» намек: «К сожалению, иногда у случайных (!!) критиков, — как позволяет он себе писать, — можно наблюдать грустное явление, что их критика зависит от личных отношений с критикуемым. Изменились отношения, и изменяется отношение критика к творчеству критикуемого».

Неприкосновенность г. Евсееву обеспечена.

Если спросишь, «какое это имеет отношение ко мне и к моей статье о Маковском», г. Евсеев всегда может ответить: «Никакого. Это не о вас, а об N.N…»

Но вот обо мне несомненно. Привожу это место полностью — десять строк, заключающих статью г. Евсеева. Вот они: «Если бы эта статья Вл. Злобина была написана за «железным занавесом», то, конечно, были бы уместны мысли о социальном заказе, о заказе «хозяина». Но она написана здесь и я хочу верить, что это только печальное и непонятное недоразумение, об истоках которого трудно сказать что-либо верное и определенное».

Этот прием имеет точное название, как и критик, который им пользуется: название г. Евсееву небезызвестное. Я не боюсь никаких обвинений, но пусть г. Евсеев скажет, не увиливая, по поводу каких именно положений моей статьи мысли о социальном заказе он считает уместными и кто тот «хозяин», на которого он намекает и по заказу которого, как из намека явствует, написана моя статья.

Все же остальное, в частности, что моя статья — плод «печального и непонятного недоразумения» и т. д., — не что иное, как лазейка, приготовленная г. Евсеевым на тот случай, если этого «критика» за его гнусную инсинуацию потребуют к ответу.

В поисках литературного критика[153]

На предстоящем всесоюзном съезде советских писателей[154], созываемом главным образом для борьбы с ревизионизмом, вопрос о литературной критике может неожиданно приобрести исключительную политическую остроту.

Он, впрочем, довольно остро именно в этом смысле стоит уже и сейчас, как это видно по «Литературной газете», где в специальной «предсъездовской трибуне» обличаются недостатки советской критики. «Состояние, в котором находится наша критика, — читаем мы в номере 83, — не может удовлетворить никого — ни читателей, ни литераторов». Она отстает от жизни общества, отстает и от развития литературы. По мнению автора статьи, Ал. Дымшица[155], большинство причин, вызывающих отставание критики, связано с недостатками в работе самих критиков — недостатками, о которых надо говорить «прямо и сурово», чтобы их искоренить. И Ал. Дымшиц «прямо и сурово» указывает на две существенные слабости, мешающие плодотворному развитию творчества советских критиков. Эти две «помехи»: «Недостаточная публицистичность критики и недостаточная забота о художественной выразительности критических произведений».