Том 3. Русская поэзия - Михаил Леонович Гаспаров
Том 3. Русская поэзия читать книгу онлайн
Первое посмертное собрание сочинений М. Л. Гаспарова (в шести томах) ставит своей задачей по возможности полно передать многогранность его научных интересов и представить основные направления его деятельности. Во всех работах Гаспарова присутствуют строгость, воспитанная традицией классической филологии, точность, необходимая для стиховеда, и смелость обращения к самым разным направлениям науки.
Статьи и монографии Гаспарова, посвященные русской поэзии, опираются на огромный материал его стиховедческих исследований, давно уже ставших классическими.
Собранные в настоящий том работы включают исторические обзоры различных этапов русской поэзии, характеристики и биографические справки о знаменитых и забытых поэтах, интерпретации и анализ отдельных стихотворений, образцы новаторского комментария к лирике О. Мандельштама и Б. Пастернака.
Открывающая том монография «Метр и смысл» посвящена связи стихотворного метра и содержания, явлению, которое получило название семантика метра или семантический ореол метра. В этой книге на огромном материале русских стихотворных текстов XIX–XX веков показана работа этой важнейшей составляющей поэтического языка, продемонстрированы законы литературной традиции и эволюции поэтической системы. В книге «Метр и смысл» сделан новый шаг в развитии науки о стихах и стихе, как обозначал сам ученый разделы своих изысканий.
Некоторые из работ, помещенных в томе, извлечены из малотиражных изданий и до сих пор были труднодоступны для большинства читателей.
Труды М. Л. Гаспарова о русской поэзии при всем их жанровом многообразии складываются в целостную, системную и объемную картину благодаря единству мысли и стиля этого выдающегося отечественного филолога второй половины ХХ столетия.
7
В этом постепенном движении от точной рифмы к неточной были свои отстающие и свои опережающие. Были предшественники и у рифмы Блока, правда менее многочисленные, чем у рифмы Лермонтова или А. К. Толстого. Единичные рифмы типа Т-П мелькают (как оплошности) среди неточных рифм с самого конца XVIII века: у Державина встречаем потомки — Потемкин, у Гнедича небо — Фебом, у Бенедиктова благосклонным — тоны, у Огарева безмятежный — нежным, у Щербины движеньях — песнопенья, у А. К. Толстого наше — Тимашев, у В. Соловьева обидно — постыдном. Все это, повторяем, единичные обмолвки; но два имени в этом ряду следует выделить.
Первое — это Ап. Григорьев: у него мы находим 4 неточные женские рифмы, и все они имеют строение Т-П: вечер — свечи, вечер — речи, попранным — обетованно, участьем — счастье. Второе — это Плещеев: у него мы находим 24 неточные женские рифмы, из них 21 — «раннеблоковского» типа серебристый — чистым, сияньем — дыханье, безмерно — лицемерных, это — поэтам и проч. На общем фоне точных рифм Ап. Григорьева его неточные рифмы едва заметны (0,4 %), но на общем фоне рифм Плещеева неточные уже достаточно обращают на себя внимание (6,2 % ранних рифм, 2,6 % поздних рифм — больше, чем у молодого Блока!). Что значил для Блока Ап. Григорьев, мы знаем, и что его вечер — речи, вечер — свечи были замечены Блоком, мы можем быть уверены (григорьевское четверостишие «В зимний вечер, в душный вечер… Да и вечер нужен нам, Чтоб без мысли и без речи Верный счет вести часам» отразилось у Блока не только рифмовкой, но и словесной формулой: «Она без мысли и без речи На том смеется берегу», отсюда, как известно, перешедшей в «Первое свидание» А. Белого). Что Плещеев для Блока значил больше, чем обычно думается, мы можем теперь тоже предполагать с большой вероятностью.
Как неточные рифмы ХХ века типа Т-П имели неожиданного предшественника в Плещееве, так неточные рифмы типа М-Т (брюсовские Висби — погибли, блоковские вечер — ветер) имели неожиданного предшественника в Никитине с его коварство — тиранства, старость — радость, приголубит — забудет, горько — только и проч.: среди неточных рифм Никитина 89 % принадлежат к типу М-Т, а общая доля никитинских неточных рифм среди всех женских — 11,2 %, т. е. больше, чем и у Блока, и у Брюсова, и у кого бы то ни было из поэтов от Державина до Северянина. Но прослеживать традицию разработки этих рифм, от Никитина восходящую к поэтам-романтикам, Державину и практике народного стиха, здесь неуместно: для Блока этот тип рифмы, как сказано, нехарактерен.
8
Остается еще один вопрос из числа поставленных в начале: какова была дальнейшая судьба двух типов неточной женской рифмы, разработанных в начале ХХ века, — «блоковского» типа Т-П и «брюсовского» типа М-Т? Обычно от «блоковской» рифмы проводится прямая традиция к рифме Ахматовой и Маяковского и делается вывод, что именно здесь лежит магистральный путь развития рифмы ХХ века. Подсчеты показывают, однако, что это мнение требует оговорок. Блоковская сосредоточенность на рифмах типа Т-П действительно находит отголосок у Ахматовой и особенно у Маяковского, но не далее: у всех остальных обследованных поэтов доля этого типа ниже, чем у Блока. У Пастернака и Есенина он еще преобладает над брюсовским типом М-Т, у Асеева и Сельвинского уже сравнивается с ним, у Евтушенко и Вознесенского решительно уступает ему. Кажется, будто, поколебавшись несколько десятилетий между двумя наметившимися путями, неточная рифма отдает наконец предпочтение брюсовскому типу. До некоторой степени это не что иное, как возвращение к истокам: в народной рифме (пословицы XVII века в изд. П. Симони) безраздельно господствует именно тот тип неточной рифмы М-Т, который мы назвали «брюсовским» (Кашира — обшила, Клим — клин). Но насколько можно говорить о сознательной ориентации советских поэтов на народную рифму — это еще неясно и требует более подробного исследования.
9
И еще в одном отношении мы находим связи между рифмой Блока (на этот раз — также и рифмой раннего Брюсова) и рифмой позднейших поэтов. Речь идет о «богатстве» рифмы (о ее «левизне», по терминологии Брюсова), т. е. о ее оснащенности совпадающими опорными предударными звуками. Как известно, у Маяковского, Пастернака и позднейших поэтов эти опорные звуки становятся почти непременными элементами рифмы: точность совпадения предударных звуков как бы компенсирует неточность совпадения послеударных звуков. Так, у Маяковского на 100 рифм приходится в среднем 107,5 тождественных опорных звуков (по «Войне и миру»): почти каждая рифма снабжена опорным созвучием. И Блок, и ранний Брюсов еще очень далеки от подобных показателей.
История «левизны русской рифмы» своеобразна и еще только начинает исследоваться (подсчеты в этой области впервые были плодотворно применены Д. Уортом[162]). Подсчитанные нами показатели «богатства» рифм (среднее число опорных звуков на 100 строк) для Блока приведены в таблице 5. Общую же картину употребления опорных звуков в русской поэзии мы помним по статье «Эволюция русской рифмы». В XVIII веке Сумароков и его ученики явственно заботятся об обилии опорных, несомненно, следуя французской традиции в разработке рифмы (Ломоносов, опирающийся на немецкую традицию, этой заботе чужд). У Сумарокова, Хераскова, Василия Майкова на 100 рифм приходится до 50–60 тождественных опорных звуков; у Богдановича, Княжнина и др. этот показатель снижается до 20–40. Затем державинское потрясение основ русской рифмы разом обрывает эту традицию — в XIX веке от Батюшкова и до Фофанова показатель «левизны рифмы» стойко колеблется в низких пределах: 13–20 на 100 (вероятно, это естественный языковый уровень подобных созвучий). Большинство символистов, в том числе и Блок, держатся в тех же рамках. Предшественниками «левизны» Маяковского и Пастернака были другие поэты, достаточно неожиданные: Анненский, Вяч. Иванов, Кузмин с С. Соловьевым (ученики Вяч. Иванова), Северянин; Блок к этой подготовке «новой рифмы» отношения не имел. Это, конечно, не значит, будто Блок был безразличен к выразительному эффекту «богатой рифмы» — достаточно вспомнить эффектное нанизывание рифм на — чами в «Май жестокий с белыми ночами…» или чередование рифм текла — мгла — стекла — игла в «Гимне» 1904 года.
Таблица 5. Опорные звуки в рифме Блока (на 100 рифм)
Мы
