Война и мир. 1805-1812 с исторической точки зрения и по воспоминаниям современника. По поводу сочинения графа Л.Н.Толстого «Война и мир» - Авраам Сергеевич Норов

начальники сменялись один другим. Их тридцатый полк был тут весь погребен, и вся дивизия Морана почти истреблена. Вице-король Евгений отчаянно кидался от одной дивизии к другой, посылая адъютанта за адъютантом к Наполеону просить помощи. Блестящая кавалерийская атака Уварова привела вдруг в смятение всю неприятельскую армию, и отвлекла бешеные усилия французов от нашего левого фланга (где русские, как говорит Сегюр, образовали себе в третий раз левый фланг перед Неем и Мюратом), равно как и от батареи Раевского. Эта атака, проникшая до неприятельских парков и обозов, совершенно смутила Наполеона. Нельзя не жалеть, что при этой атаке кавалерия не имела при себе конной артиллерии, что Кутузов скоро удовольствовался произведенною во французской армии тревогою и отозвал Уварова. Тут погиб добрый друг гвардейских артиллеристов, кавалерийский ротмистр Корсаков, одаренный богатырской силою, и которого сабля долго пролагала себе широкую дорогу в рядах неприятеля, но картечь пробила его латы. Этот маневр мог бы совершенно порешить успех битвы в нашу пользу. Только что кавалерия наша, попавшая под сильный огонь артиллерии, возвратилась на свою линию, начались опять одна за другой яростные атаки на курганную батарею Раевского. Меж тем как вице-король Евгений вел свои колонны на приступ, Коленкур, приняв начальство над кирасирами уже убитого Монбрена, обогнув батарею, проник в нее с тылу. Он погиб, а батарея была взята; но, окупленная огромной потерей неприятеля. Здесь произошло то же самое, что и на левом фланге; тут были Барклай, Милорадович и Остерман под градом пуль. Первый в генеральском мундире, со всеми звездами и в шляпе с султаном – так и мы его видели на левом фланге – он являлся везде в важный момент. Перейдя через лощину на гребень перед Горками, они выстроили новые ряды, новые батареи, и «С этих вторых высот, – говорит Сегюр, – начали громить передовые высоты, которые нам уступили. Вице– король должен был прикрыть свои линии, едва переводившие дух (haletantes), изнеможенные и растерзанные, за обрушенными ретраншементами, поставя солдат на колени в согбенном положении, в котором они оставались несколько часов, удержанные неприятелем, которого они удерживали» Нельзя не заметить, при этом случае, смелое действие двух орудий гвардейской конной артиллерии, под командою подпоручика барона Корфа: эти два орудия удержали напор неприятельской колонны корпуса Груши, подскакав на самую ближнюю дистанцию, и не опасаясь, по завету Кутайсова, потерять свои орудия, несколькими картечными выстрелами отбросили колонну; так, что когда рассеялся дым, вместо грозно шедшей колонны, лежала груда трупов. «Аж черно да мокро!» – вырвалось у солдат. Так же поступил Корф против кавалерии и едва не попался в плен; его выручил дивизион кавалергардов и конной гвардии[11].

С этой второй позиции в центре (как и на левом фланге) мы не подались уже ни шагу назад.

Наполеон, перед захождением солнца, хотел взглянуть на первую позицию нашего левого фланга, занятую французами, но и там он нашел поле сражения еще не вполне в своей власти; русские ядра и даже пули не переставали его оспаривать, и он скоро удалился.

Последние выстрелы под Бородиным, уже в темноте, были сделаны по неприятелю нашим штабс-капитаном Ладыгиным, приведшим вторично 6 орудий первой легкой роты, и примкнувшим к Финляндскому полку, когда этот полк уже в девятом часу вечера отразил неприятельскую пехоту.

Наполеон, возвращаясь раздосадованный от Семеновских высот, позвал маршала Мортье и приказал подвинуть туда молодую гвардию, но отнюдь не переходить за овраг, который отделял нашу позицию. Он прибавил, что поручает ему удержать поле сражения (т. е. передовую часть); что он только этого желает, и чтобы он сделал все, что может, для выполнения этого и ничего более. Потом Наполеон скоро воротил Мортье, чтоб спросить, хорошо ли он его понял, предписывая ему отнюдь не завязывать дела, и главное, удержать поле сражения. Через час после того, он опять повторил ему то же приказание: ни в каком случае не подвигаться и не отступать. Это слова находившегося при Наполеоне Сегюра. Но даже и это робкое желание Наполеона не было выполнено. Ночная атака Платова опять смутила всю армию, отступившую к Колоцкому монастырю. Смятение достигло до ставки Наполеона, так что его старая гвардия стала «в ружье», «се qui, apres une victoire, parut un affront (что после победы показалось оскорблением), – прибавляет Сегюр. Конечно, слово „victoire“ после всего, им сказанного, есть ничто иное, как сарказм. Мы ночевали даже на наших первых позициях в Семеновском и на батарее Раевского. Поручик Карабьин батарейной роты графа Аракчеева, покрытый контузиями, один из офицеров этой роты, оставшийся на ногах с 4-мя орудиями из 12, был последний артиллерист, оставивший на рассвете 27-го августа, Бородинское поле, проведя безопасно ночь у Семеновской. На него наехал казачий разъезд (а не французы), который объявил ему об отступлении нашей армии к Можайску.

История уже занесла Бородинский день в число славных дней России, и недаром наш государь, путешествуя инкогнито в чужих краях, принимает титул графа Бородинского.

Громкий певец во стане русских воинов исчислил только приблизительно блестящую фалангу русских полководцев нашей знаменитой Отечественной войны; но он позабыл Барклая, и получил справедливый упрек от Пушкина, который воздвиг полководцу истинный памятник своими великолепными стихами[12]. Могут ли когда умереть в памяти Россиян, вместе с Румянцевыми и Суворовыми, имена Кутузова, Барклая, Милорадовича, Беннигсена, Витгенштейна, Дохтурова, Раевского, Остермана, Коновницына, Платова, Тормасова, Палена, Воронцова, Васильчикова, трех Тучковых, Ермолова, Кутайсова, Паскевича, Неверовского, Багговута. Исчисляем только главных деятелей войны 1812 года: это только такие имена, которые уже залегли в памяти каждого офицера. Сколько же таких генералов как: Кульнев, Дорохов, Иловайский, Уваров, Бороздин, Капцевич, Шевич, Шаховской, Олсуфьев, Сен– При, Яшвиль, Козен, Довре, Левенштерн, Лихачев, Кретов, Дука, барон Корф, Костенецкий, Орлов-Денисов, князь Голицын, граф Строгонов, Щербатов, Крейц, Миллер-Закомельский, Сабанеев; таких штаб-офицеров главного штаба, полковых и батарейных командиров как: Дибич, Манактин, Розен, Потемкин, Храповицкий, Удом, Бистром, Крыжановский, Базилевич, Таубе, Ладыгин, Столыпин, Захаров, Раль, Богуславский, Шульман, Дитрике, Нилус, Башмаков, Никитин, Воейков, Мелиссино, Мадатов; партизаны: Фигнер, Давыдов, Сеславин, Кудашев. Пишу, не развертывая расписания армии, и называю тех, которых я знал или видел. И можно ли не причесть к этой геройской фаланге знаменитое имя графа Ростопчина, которому, быть может, Москва воздвигнет памятник, как своему крестному отцу – крещенья огненного. из которого она вышла славнее, чем была. Не могу здесь не припомнить, как через девять лет после пожара Москвы, я встретил графа Ростопчина в Париже; он пригласил меня однажды после обеда ехать с ним в большую оперу. Мы скоро заметили, что многие лорнеты из партера