Письма. Том второй - Томас Клейтон Вулф

которой сформирована эта фигура, и я мог бы, если бы мне пришлось, сказать тебе, откуда не взялась большая ее часть: из источников, опыта и реальных моментов моей собственной жизни и видения, о которых ты ничего не знаешь, но которые пошли на создание этой истории.

Наконец, в качестве примера путаницы и недоумения, которые всегда сопровождают подобные споры, когда люди пытаются определить по слову и букве, сцены, характеры и ритм произведения, ты сообщаешь мне, что твоя сестра пишет статью в защиту своей матери; но моя мать написала мне, что твоя сестра написала ей об этой истории, выражая возмущение тем, что я выставил на посмешище не ее мать, а ее отца, и говоря, что ее отец, при всех его недостатках и эксцентричности, был действительно замечательным и милым персонажем, и так далее. Как я уже говорил тебе в начале, пожалуй, лучше вообще не ввязываться в эти споры и объяснения, потому что они приводят к бесконечной путанице, и в конце концов единственным объяснением человека должна быть сама его работа; и это объяснение должно охватывать весь ход его жизни и проявляться во всем, что он делает, и он должен быть уверен в этом убеждении, если его работа хороша, если в ней есть хоть какая-то истина или ценность, он тем самым не причинил никакого реального вреда ни одному человеку, живому или мертвому; и это часть моей веры, и с ней я постараюсь жить, хотя вы говорите, что это оставит меня без друзей, без любви, без безопасности или поддержки в жизни. Если это так, то это должно быть правдой. Но я надеюсь, что это не так. Мне кажется, что в мире, где так много любви, привязанности, уважения и так много наград мошенникам, шарлатанам, ворам и преступникам, которые постоянно предают его, вспомни Нью-Йорк и его мэра Джимми Уокера, или Эшвилл и его любимых воров и мошенников, которые разрушили город, или, если уж на то пошло, весь мир из-за писателей, которые постоянно предают его ложью и приторными помоями, в таком либеральном мире, говорю я, должно оставаться немного милосердия и благотворительности для честного человека, который хочет делать только лучшее, что в нем есть, который не собирается никого грабить, обманывать или предавать.

Ты говоришь обо мне как о безжалостном, как о молодом фрейдисте и циничном интеллектуале, который делает добродетелью безжалостность и получает удовлетворение от того, что ты называешь хищным желанием. Я говорю тебе, что если ты думаете обо мне так, то это фантомам твоего разума, это не имеет никакого отношения ни ко мне, ни к моей жизни. Далее, я говорю тебе со всей искренностью и глубочайшей дружбой, что если твоя собственная жизнь или жизнь твоих друзей или членов твоей семьи так же свободна от злобы и горечи, как моя, то никто в этом мире не сможет пожаловаться на недостаток милосердия и понимания в ком-либо. Что же касается хищных желаний, то если это хищное желание яростно любить жизнь и ненавидеть смерть и все живые формы бесплодия в смерти, подобно аду, то я – жертва этих хищных желаний, о которых ты упомянула.

Ну что ж, теперь я отчасти разобрался с этим, хотя и не хотел писать так много. Я взял на себя смелость, думаю, ты не будешь возражать, показать твое письмо моему другу, Максвеллу Перкинсу, он сказал, что это прекрасное письмо и что человек, написавший его, вполне прав, а также ошибается в некоторых вещах, которые ты сказала, и с этим мнением я тоже согласен. И наконец, используя некоторые из твоих собственных неприкрытых высказываний, я думаю, что ты имела наглость написать мне письмо, обвиняя меня в некоторых преступлениях и проступках в рассказе, который ты не читала.

Я думаю, это замечательно, что вы с Гарольдом смогли совершить это путешествие [Мистер и миссис Гулд отправились в южный круиз]. Звучит увлекательно и к тому же чертовски жарко. Желаю вам всяческого счастья, удачи и хороших приключений. Надеюсь, это письмо дойдет до тебя на вашей яхте в Панаме, и что ты позвонишь мне и пообедаешь со мной, когда вернешься. Но если нет, я все равно буду с нетерпением ждать встречи с тобой в старой Новой Англии в конце лета. Полагаю, теперь уже слишком поздно говорить о птицах, когда ты написала мне это письмо, я подумал, что это за чертовщина и не собираешься ли ты меня литературно обработать, но после консультации с авторитетным специалистом по птицам меня заверили, что ты использовала земную речь и эта птица [гракл] действительно существует. С любовью ко всем и наилучшими пожеланиями счастливых каникул.

Джулии Элизабет Вулф

Коламбия Хайтс, 111

Бруклин, штат Нью-Йорк

9 августа 1932 года

Дорогая мама:

Вчера поздно вечером я получил твою телеграмму. Спасибо за то, что ты так быстро ответила мне. Ты спасла меня от того, чтобы один очень ловкий плут не выманил у меня 15 или 20 долларов. Я знаю, что тебе будет интересно узнать эту историю, поэтому я расскажу все, что знаю о ней, хотя есть еще несколько очень загадочных фактов, которые я не понимаю.

Вчера около трех часов дня у меня зазвонил телефон, и по телефону со мной заговорил человек, который сообщил, что он Уолтер Браун из Эшвилла. У меня не было ни малейшего представления о том, кто такой Уолтер Браун, но я знал, что у меня дома сотни Браунов, и я пробежался по списку своих знакомых – Сэнфорд Браун, Кейни Браун, Лэтт Браун и так далее, – и не смог найти этого Уолтера Брауна. Однако он сказал, что является другом моей семьи, что знает тебя, и видел тебя, и что ты дала ему мой адрес и номер телефона в Бруклине, и попросила его приехать ко мне. Конечно, я сказал: «Как поживаете, мистер Браун? Как долго вы пробудете в городе и как все дома?», как будто я его знаю, потому что я подумал, что он действительно может быть кем-то, кого я встретил, и я не хотел его обидеть, если он был другом семьи. Он сказал, что приехал в город только на день и уезжает в полночь, не видя выхода из затруднительного положения. Я сказал, что очень жаль, потому что, если бы он задержался подольше, я был бы рад его увидеть и узнать, как дела дома. Тогда он спросил, не может ли он встретиться со мной на несколько минут, сказав, что ему очень