О Самуиле Лурье. Воспоминания и эссе - Николай Прохорович Крыщук

халате и с небритой бородой, вопреки всяким канонам. Все современники – а смерть такой фигуры, как Полевой, стала заметным событием – говорили о тяжком зрелище, которое являл собой покойный. Оказалось, что это была мрачная посмертная насмешка над Белинским, который как-то ядовито написал, что Полевой «выходит к читателю в халате и с небритой бородой». А вот понимал ли он, за что страдает, – не уверен.

– А за что, по-вашему?

– Он был прежде всего романтик и увлекал за собой целое поколение, недаром гроб с его телом от храма, где его отпевали, до кладбища несли на руках питерские студенты. Романтиков никогда не прощают: сначала ими очаровываются, потом, мстя за собственные разочарования, бросаются в них грязью. Полевой был добрый, сострадающий, религиозный человек. В литературе он хотел быть беспристрастным критиком, а это неправильно. Критик должен быть склочником, мемуарист – сплетником, писатель должен бороться с другими писателями… Такого несчастного писателя, как Полевой, я знаю только одного – Марлинского. Романтический человек, прекрасный писатель, жизнь проживший под угрозой бесчестья и погибший в бою неизвестно где. Надеюсь, и про него кто-нибудь напишет когда-нибудь и справедливость тоже будет восстановлена.

– Вы все-таки считаете вашего героя литератором или журналистом?

– Полевой был первым профессиональным русским литературным критиком. Он был очень крепким прозаиком, обладающим исключительно ясным слогом. Фразами из его повестей молодые люди того времени объяснялись в любви. Он был крепким драматургом и серьезным историком. Ни в одной области Николай Полевой не был гением, но он делал самое главное – пробуждал добрые чувства. Поэтому как сказать про него – писатель? Скорее, литератор. Журналист? Я думаю, этой профессии он принадлежал процентов на тридцать.

– Полевой все-таки был не просто журналистом, но главным редактором. Это отдельная и очень редкая профессия.

– Может быть. Главный редактор – это журналист, который удивительно чувствует воздух времени и умеет дать возможность дышать этим воздухом другим. В этом смысле Полевой был гений.

– Но какой удивительный набор людей восстановил против себя Николай Полевой. Его падения добивались и добились в конце концов такие разные персонажи, как Александр Сергеевич Пушкин, икона советского литературоведения Виссарион Белинский и гуру отечественного консерватизма граф Уваров.

– Прибавьте к этому списку еще Вяземского, который все время намекал, что это он, а не Полевой изобрел термин «квасной патриотизм»; Некрасова, которого Полевой вытащил из нищеты; Герцена, которого он приобщил к западным идеям, – и ни один из этих персонажей не поленился в свое время пнуть Полевого. История его жизни – лучшая иллюстрация к мысли о том, какая это страшная среда – литература, как много в ней зависти, тщеславия и ревности. Не случайно всегда русские писатели занимались тем, что делали персонажами своих произведений других писателей. Поэтому русская литература зачастую – это перманентная борьба автора с персонажем.

– В истории Полевого Белинский и Пушкин выглядят не очень порядочно. Первый уничтожал конкурента, второй мстил критику, который позволил себе правдивую рецензию на действительно плохое стихотворение, написанное поэтом из корыстных соображений.

– Хорошего в их поведении по отношению к Полевому действительно мало. И оправданий их поведению мало, потому что уж больно мелки побуждения. Но что поделаешь, гений не обязан быть столпом добродетели.

– Удивительное впечатление в «Изломанном аршине» производит граф Бенкендорф, которого мы привыкли считать столпом охранительства и гонителем свобод. Оказывается, это был разумный и порядочный человек.

– Я сам удивился. Но Бенкендорф, как выяснилось, был человек чести и разумный государственник. В отличие, скажем, от Николая I или графа Уварова. Царь был просто неумным, кокетливым и жестоким человеком. При этом Бенкендорф был лично абсолютно предан императору, но, во-первых, отдавал себе отчет, что тот – не гений всех времен и народов, а во-вторых, разделял Россию и царствующую фамилию.

– И Бенкендорф доброжелательно относился к Николаю Полевому.

– Да, он смотрел на него глазами государственника и патриота, как бы ни были сейчас скомпрометированы эти понятия. И понимал, что в таких людях, как Полевой, вышедший из народа, сделавший себя сам, ставший в ряд лучших русских писателей, есть надежда на развитие страны. По сути, он и такие, как он, делали ставку на средний класс. И Бенкендорф был не одинок в таком отношении к Полевому. Его очень ценили, как ни странно, военные и моряки. Князь Голицын, адмирал Мордвинов, адмирал Рикорд – это все были почитатели Полевого. Последний писал, что нас, генералов, государь может наделать сколько угодно, а такие люди, как Николай Алексеевич Полевой, редки.

– То есть жизнь и гибель Полевого – это не чисто литературная история?

– Помимо литературной стороны дела, которая не ограничивалась «Русским телеграфом», Полевой был крепкий прозаик, отличный драматург и автор первого пригодного для сценической постановки перевода «Гамлета», что стало огромным вкладом в приобщение русской публики к европейским ценностям, – была еще символическая история гибели гражданских свобод и достижений. И журнал «Русский телеграф», который он издавал, и Коммерческая академия, где он состоял членом попечительского совета, и его издательская деятельность – все это были попытки среднего класса встать на ноги. Это процесс, который был начат при Александре и остановлен при Николае.

– Царствование Николая I оказалось чем-то большим, чем просто пребывание на троне очередного императора?

– Я убежден, что эти тридцать лет сыграли роковую роль в истории России. Николай принимал страну, когда ее отставание от западных стран не было непреодолимым. После него Россия отставала уже на столетия. Если бы он выполнил завет Александра и освободил крестьян, не было бы Октябрьской революции и многого другого, что отбросило нас еще дальше. Ведь Александр II проводил ровно ту реформу, которую должен был осуществить Николай. Но на фатальных тридцать лет раньше!

– Идеи Полевого и «Московского телеграфа» так и не дали всходов?

– Литература и жизнь переплетены намертво. Гроб с телом Полевого несли от храма до кладбища студенты, читатели «Русского телеграфа», для которых он был кумиром. Спустя двадцать лет их дети уходили в народовольцы. С какого момента началось ожесточение и народовольцы объявили охоту на царя? После казни Каракозова, который стрелял в Александра, но не убил. Тот его повесил, и это стало отправной точкой смертельного противостояния. Кто такой был Каракозов? Выходец из обнищавшей интеллектуальной среды. Нищали на самом деле все – и мещане и дворяне, потому что падала производительность труда неосвобожденных крестьян.

– Кто после Полевого может считаться великим главным редактором?

– Некрасов. Приведенный, кстати, в литературу Полевым. Это если исходить из определения, согласно которому подлинно великий главный редактор создает издание, которое не развлекает, а описывает некоторую концепцию жизни. Потом был в этом ряду уже в советское время Твардовский.

– Вы обещали современные аналогии. Где мы? И где новый