Паустовский. Растворивший время - Олег Дмитриевич Трушин

в «кремлёвку»[52], и длительная санаторная реабилитация, растянувшаяся на всё лето.

С «кремлёвкой» тогда помог Федин.

Утром 19 апреля Всеволод Иванов послал срочную записку Федину, в которой было написано:

«На квартиру нашу в Москве позвонил Алянский (ему в ночь о случившемся сообщила по телефону Татьяна Алексеевна. – О. Т.), который просил передать тебе, что сегодня ночью у Паустовского произошёл инфаркт и что нужно поместить его в Кремлёвскую больницу. Я не знаю, можно ли перевозить больного, только перенесшего инфаркт, в больницу, но, наверное, нужны и хорошие врачи, и сиделка.

Ужасно жалко, Константин Георгиевич позавчера (17 апреля. – О.Т.) лишь выступал на вечере Каверина и говорил хорошо…»{351}

Федин, получив записку Всеволода Иванова, немедленно позвонил на квартиру Паустовскому, поговорил с Татьяной Алексеевной и уже в своём ответном письме от 20 апреля, отправленном нарочным Иванову, более детально рассказал о случившемся:

«Милый Всеволод,

спасибо за то, что прислал записку о Паустовском. Печальную, тревожную записку…

Сейчас насилу добился по телефону Москвы (Федин находился в Переделкине на даче, как и Вс. Иванов. – О. Т.).

Узнал вот что:

Кардиограмма инфаркта не показывает, однако врачи не колеблются – диагноз бесспорен. Костю кладут в Кремлёвку (на Грановского). Он “транспортабелен”. Оказывается, в первые три дня перевозка с инфарктом допускается. В данном случае врачи считают нужным перевезти, т. к. дополнительно необходимые исследования можно сделать только в больнице.

Уточняю: инфаркт произошёл в ночь на 19-е число – вчера. Я говорил с Татьяной Алексеевной. Она, разумеется, очень встревожена, волнуется, колеблется – перевозить ли? Что я мог посоветовать? – слушаться врачей, и только. А врачи (по её словам) находят, что перевезти можно и нужно.

Что ещё? Все под Богом…»{352}

Уже на шестой день после тяжелейшего инфаркта Паустовский встанет с кровати и, написав письмо Нине Грин в Крым – тогда ещё их отношения были превосходными – попросит, как будет сказано в телеграмме «…умирающему больному листья грецкого ореха, которые необходимо заваривать и принимать в качестве лекарственного средства». Нина Николаевна быстро отреагирует на просьбу и вышлет «снадобье».

Из-за инфаркта пришлось отложить запланированную на осень поездку в Болгарию, и было не совсем ясно, что делать с выездом во Францию, который должен был состояться в конце осени. Доктора настоятельно предлагали отказаться и от этой поездки. Но как?!

Паустовскому всё же удалось «уговорить» врачей отпустить его во Францию, о чём он, безусловно, мечтал. К тому же в тот год в Париже вышли на французском «Далёкие годы», и Паустовский был несказанно рад. Более того, в одном из французских издательств уже была запланирована публикация всех книг «Повести о жизни».

В преддверии отъезда во Францию, 12 сентября, к Паустовскому обратился Илья Эренбург, возглавлявший в СССР отделение Международного общества Франция – СССР, с просьбой откликнуться на пожелание президента этого общества с французской стороны генерала Пети и члена президентского совета, директора журнала «Франция – СССР» Пьерара, написать статью для ноябрьского номера журнала «Франция – СССР» статью-воспоминания о сорока пяти годах советской власти.

«Наши французские друзья, – пишет Эренбург, – желали бы получить для номера статью крупного советского писателя и просят меня обратиться к Вам…»{353}

Выбор французов был безупречен.

Паустовский выполнил просьбу Эренбурга.

В то время, когда готовилась поездка во Францию, в Москве 22 сентября, в возрасте сорока девяти лет, умер Эммануил Казакевич, которого Паустовский очень любил не только как писателя, но и как друга. Для Паустовского это была очень тяжёлая утрата, примириться с которой ему было нелегко.

Твардовский, зная об отношении Паустовского к Казакевичу, попросил его написать некролог в «Новый мир», а потом пожалел об этом.

Твардовский, увидев текст некролога, вспылил.

Прочитать его у гроба Казакевича, как о том просил Паустовский, он так и не дал.

Следующим после похорон днём, 26 сентября, Твардовский запишет в своём дневнике:

«Неприятности с Паустовским этим, которого чёрт нас дёрнул просить написать о Казакевиче для “НМ”. Неприятны в этой статейке мелкоостротные штучки, “независимость”, “самый живой из всех живых”, “всё правительство” и “Август” Пастернака в чтении Казакевича. Копийку прислал для прочтения у гроба. Мы, т. е. Воронков[53], я и др., вернее же сказать, я, несмотря на настойчивость Данина[54], даже, м. б., раздражённый этой настойчивостью, отклонил это дело. Будет, возможно, демарш в отношении “НМ”, но бог с ними»{354}.

И тем не менее некролог с сообщением о смерти Казакевича от имени Паустовского под названием «О человеке и друге» всё же будет опубликован в «Новом мире» № 10 за 1962 год.

Поездка во Францию, которая продлилась почти месяц, в компании с Виктором Некрасовым, Андреем Вознесенским, была очень насыщенной. Она предвосхитила даже те ожидания, которые Паустовский только мог предвидеть. Читательский интерес к его произведениям был ошеломляющим. Многолюдные встречи в парижском книжном магазине «Le globe» были отмечены особой читательской теплотой. Ко всему тому, имели место содержательные, дружеские встречи с Франсуа Мориаком, Андре Моруа, Андре Мальро, Ле Корбюзье. Удалось обговорить и ряд издательских планов. Разумеется, было много экскурсий.

А ещё стараниями французских друзей исполнилась одна давняя, заветная мечта – увидеться с русским писателем Борисом Зайцевым, уже давно проживавшим в эмиграции в Париже.

Впоследствии, когда Паустовского не станет, искренне ценивший его не только как писателя, но и как человека, Борис Константинович будет так вспоминать о той короткой, единственной в их жизни парижской встрече:

«Общие знакомые привезли его ко мне, мы сидели вечером в небольшой моей квартирке, под иконами моей жены мирно беседовали – и то же впечатление, что от писаний: сдержанный и умный, и глубокий человек. Никаких острых тем не трогали. Да если бы и тронули, вряд ли особая разница оказалась бы во взглядах. Расстались дружественно, обменялись книгами с автографами соответственными»{355}.

В Москве Паустовского ждал другой подарок – сборник «Потерянные романы», который выйдет в Калуге. Сборник получился очень тёплым и душевным и, наверное, стал самой дорогой наградой в год семидесятилетия, с которой вряд ли мог сравниться даже второй орден Трудового Красного Знамени, «пожалованный» Паустовскому ещё в конце мая 1962 года.

«Или лето или мороз»

Хрущёвское время – это не только «оттепель» и освоение целинных земель и первый полёт человека в космос, острая грань войны и мирного разрешения «Карибского кризиса» и развенчание культа личности Сталина, но ещё время нового витка