Екатерина Мещерская - Китти. Мемуарная проза княжны Мещерской

— Мое решение остается незыблемым, — ответила я, — если ему угодно, пусть придет сюда: я согласна его выслушать.

И, несмотря ни на какие мольбы Викки и на все ее уговоры, я осталась дома и никуда не пошла. Но одному Богу было известно, какое сумасшедшее состояние овладело мной! Я не представляла себе, как я его увижу! Прекрасно отдавая себе отчет в той жестокости, которая была в исчезновении Жильбера, я также понимала, каким оскорбительным был его неожиданный звонок с требованием увидеть меня. Чего хотел от меня этот человек? И, отдавая себе ясный отчет в происходившем, я боялась только одного: чтобы он не понял, не заметил, как он остался дорог моему сердцу!.. Чтобы я не выдала своей радости, чтобы сумела вести себя сдержанно, вежливо и холодно.

Только когда в комнату вошел Дима, бросил свой портфель на письменный стол и, взяв мыло и полотенце, вышел тут же из комнаты, а мама, появившись из своего уголка, засуетилась, гремя тарелками, приготовить Диме обед, — я поняла, как опрометчиво было с моей стороны звать сюда Жильбера… Дима вернулся поздно, прямо по окончании заседания, сейчас он будет обедать, потом будет самовар и, как всегда, общий вечерний чай: мама, Дима, Пряник, Гуруни… Разве это было место для объяснений, из-за которых Жильбер хотел меня видеть? Боже мой!.. Глупее я не могла ничего придумать…

— Кит, что это с тобой происходит? — спросил Дима, заметив, что я сама не своя. Я ничего не ответила, продолжая ходить из угла в угол, не находя себе места, не зная, что теперь я должна предпринять…

В это время мама внесла тарелку с горячим супом. Дима сел за стол, стал его есть, и тут раздался короткий звонок. Я вздрогнула так, словно прогремел неожиданный выстрел, стремглав выскочила из комнаты в переднюю, но кто-то из жильцов уже услужливо открыл дверь. Внизу, на площадке лестницы, стоял Жильбер…

Мы оба почему-то не поздоровались; он стоял и молча смотрел на меня, а я, даже не пригласив его войти, побежала обратно в нашу комнату. Я схватила свою шубу, шапочку, сумку и никак не могла найти одну калошу…

— Что с тобой, Кит? Кто там пришел? — опять с беспокойством спросил Дима.

— Это за мной… — коротко ответила я.

— Ты уходишь?

— Да.

— Надолго?

— Не знаю…

Вспоминая позднее эту сцену, я всегда поражалась тому, что мы с Жильбером не поздоровались, не сказали друг другу ни одного слова, а действовали так, словно сговорились. Я, не отдавая себе отчета в том, почему я это делаю, стала быстро и стремительно собираться, чтобы уйти не зная куда, а Жильбер стоял внизу на площадке лестницы и ждал меня, почему-то будучи уверенным в том, что я выйду.

Не помню, как я оделась, как вышла, помню только, что Дима выскочил из комнаты следом за мной. Он стоял в прихожей, видел, как я сошла по лестнице вниз, где стоял Жильбер. Они встретились взглядом и не поздоровались…

— Я не могу вести обычный разговор, я слишком много пережил за это время, — начал Жильбер, едва только мы вышли с ним на улицу. — Любовь заставила меня бежать от вас, и любовь привела меня снова к вам. Я был не в силах больше бороться с ней, противостоять ей — она победила меня…

Я покинул родину и приехал сюда, чтобы жить и работать в этой стране, которую мне хотелось узнать ближе, изучить… У меня были большие замыслы, передо мною лежала интереснейшая и огромная работа. И в первый же вечер моего приезда я встретил вас, вы сразу заполнили все мои дни, все мои мысли, всю жизнь, напрасно я говорил сам себе, что это последний день, что завтра я примусь за ту работу, ради которой приехал сюда. Я не мог взять себя в руки. Шли дни, и вся моя жизнь состояла только в том, чтобы видеть вас. Ничего другого я не хотел. Тогда я стал утешать себя той мыслью, что пройдет отпуск Викки, и мы, все трое, возьмемся за нашу работу. Всех нас я считал за свободных людей, за людей одиноких, и поэтому мне казалось, что ничто не помешает мне и в дальнейшем встречаться с вами и втайне от всех любить вас. Я сам еще не мог поверить в прочность того молниеносного чувства, которое охватило меня.

И вдруг я узнаю от вас, что у вас есть муж, есть семья… Я даже получил приглашение посетить вашу семью!.. Не могу передать, как тяжело мне было решиться войти в ваш дом, протянуть и пожать руку человеку, который имел право на вас, — вашему мужу. Но я переломил себя и пошел. Я боялся, чтобы вы не догадались о чувствах, которые мучили меня. И я увидел в вашем доме полное благополучие, довольство, обеспеченность. Ваша гостеприимная мать дарила меня лаской и радушием. Я увидел вашего мужа, культурного, умного, образованного человека, советского изобретателя, который без ума любил вас. И тогда я почувствовал себя негодяем, последним предателем, который вошел в этот дом, чтобы смести его, чтобы разорить гнездо, разбить семью… Ведь я отлично чувствовал ваше отношение ко мне, хотя вы и старались его всячески скрыть от меня.

Я был без положения, даже без своего угла, разве я имел право сказать вам о своем чувстве? Признаться в любви после двадцати четырех дней знакомства и уговаривать вас бросить семью, мужа, налаженную жизнь… Да, по моему мнению, услышав от меня подобные слова, вы неминуемо сочли бы меня за умалишенного. Я не посмел вам это сказать, и я не счел себя вправе вас больше видеть. И сказав вам слишком много в ночь 7 декабря у Викки, я на другой же день приступил к своей новой работе и выехал в командировку в Сибирь, на заводы, где и пробыл два месяца. За это время я не только проверил свое чувство, но и создал все возможное для нашей совместной жизни. Я много пережил, перестрадал, перечувствовал за это время и понял, что не могу жить без вас. Разве не сказал я себе: ты не должен тревожить ее покой, ты должен или совсем вырвать ее из своего сердца, или увидеть ее только тогда, когда сможешь ей сказать: „Я пришел за тобой, чтобы никогда более не расставаться. Решай сама: в силах ли ты бросить мужа и свою налаженную жизнь, с тем чтобы начать новую и стать моей женой?“ Выражаясь обычным, элементарным человеческим языком, так Жильбер „сделал мне предложение“ (фраза, которую я всегда ненавидела и презирала)… без предварительного объяснения, без признания в любви, без единого поцелуя. Эта необычность чувств была захватывающе прекрасна!

Выйдя на улицу, Жильбер не пошел на шумный, ярко освещенный Арбат, а свернул налево, в сеть множества кривых и косых полуосвещенных арбатских переулков.

Дождь вместе со снегом хлестал нам в лицо, через изъяны переполненных водой крыш и водосточных труб потоки воды порою окатывали нас с головы до ног. Мы то и дело попадали в огромные лужи. Проезжавшие по узкому переулку машины разрезали воду на мостовой, и она с шепотом и шуршаньем нежного прибоя набегала далеко на тротуар, достигая наших ног.