Кино Ларса фон Триера. Пророческий голос - Ребекка Вер Стратен-МакСпарран

ее, даже когда Ее вина становится очевидной. Один из критиков назвал Его современным князем Мышкиным (из «Идиота» Достоевского) (Aftab, 2009). Подобный взгляд представлен в примечаниях к программе Берлинского международного кинофестиваля и проиллюстрирован кадром из фильма:

Уиллем Дефо ярко изображает любящего мужа, которому трудно контролировать свои эмоции с помощью рациональности, необходимой ему для лечения своей жены. Его поразительное лицо отражает заботу об одержимой жене так же достоверно, как и его ужас, когда она превращается в разъяренную фурию. Столь же блестяще Дефо справляется с физическими требованиями к роли человека, который подвергается ужасным мучениям.

(Geisnaes, 2009)

Однако его рациональность и слепота не идут ни в какое сравнение с силой Эдема, и постепенно его барьеры рушатся. Каждое столкновение с ней усиливает видимый страх и стресс: лань, кровососущие клещи, сцена с «церковью Сатаны», зловещий стук желудей по крыше, растущие и умирающие саженцы дубов, пожирающая саму себя лиса, провозглашающая: «Хаос правит всем», изображения пытаемых женщин на чердаке, отданные Сатане дети, Ее взгляды на злую природу женщин, даже перепутанные ботиночки Ника. Когда он решает пойти к дереву и заняться с ней бурным сексом, дает ей пощечину по ее просьбе и не возражает против ее заявления о сестрах из Ратисбона, приносящих град, Он символически вкушает запретный плод Эдема, наконец отдаваясь на милость Ее миру. Статичный кадр наплывает на него, превращаясь в сверхкрупный план Его затылка – точки входа для демонов, – затем поднимается на кране вверх, чтобы показать груды обнаженных рук и корни деревьев под зловещий сатанинский рев. Затем камера поднимается к ветвям под порывами внезапного ветра на фоне яркого, ровного неба. С этого момента все меняется, и наступает конец.

Утром он меняет решение и отказывается от вчерашней уступки Эдему. Он определенно не одержим. Значит, от одержимости возможно отказаться.

Разочарованный, Он спорит с Ней о вере в женское зло, говоря:

Добро и зло никак не связаны с лечением. Знаешь, сколько невинных женщин убили в XVI веке только за то, что они были женщинами? Знаешь. Много. Не потому, что они были злыми… Они были не более злыми, чем ты или я… Ты меня понимаешь?.. Не обязательно понимать, просто поверь!

Несмотря на свои принижающие патриархальные слова, он верит в невиновность женщин. Фильм подвергает эту позицию критике – женщины не злее, чем мужчины, но Она / женщины / все человечество обладает способностью творить зло. Немаловажно, что столь рассерженным мы не видим его вплоть до конца фильма. Сразу после этого Она обнаруживает отчет о вскрытии, но Он по-прежнему не винит ее и лишь показывает одну из фотографий Ника в перепутанных ботинках. Когда она отвечает: «Наверное, я в тот день была не в себе», Он не упоминает стопку подобных фотографий, а уходит в сарай через густой туман. Теперь Он полностью понимает, что она стала злом.

Его арка преображается в течение фильма. В начале он отсутствующий муж и отец, высокомерный рационалист, полный патриархальных оправданий и самообмана, и в то же время идеалист, который искренне верит, что он либеральный, сострадательный человек. По мере того как Он начинает видеть последствия своего отсутствия, самообмана и тщетности своих идолов терапии и рационального мышления перед лицом таинственной, злой силы Эдема, он постепенно, через свою тихую боль приходит к более глубокому смирению. Его гневная защита отсутствия зла в женщинах искренна. Неясно, что вызывает постоянную, страдальческую любовь к Ней, отказ обвинять и отвечать на ее агрессию. Он начал видеть ее лицо и нести груз не только своей собственной вины, но и ответственности за Нее, как за Другого Левинаса.

Остановимся подробнее на финальных сценах, поскольку их тщательное изучение поможет нам раскрыть символы и смыслы. Одержимая безумием, Она врывается в сарай, насилует его, обвиняет в том, что он хочет уйти от нее, и бьет деревянным бруском по гениталиям. Когда она мастурбирует ему, брызжет кровь. Она сверлит дырку в его ноге, прикрепляет точильный камень и уходит. В забытье Она бросает гаечный ключ под дом и, прихрамывая, скрывается в лесу. В этой сцене Она легко олицетворяет «монструозно-фемининное»[88] Барбары Крид, поскольку власть переходит в ее руки, Она становится угнетателем в Эдеме, а Он, испытывающий глубокий страх перед женской властью (ее насильственной сексуальностью, материнской обидой, убийственным пренебрежением), эмаскулирован. Эми Симмонс отождествляет Ее с анализом Крид чудовищной утробы в хорроре «Выводок». Конечно, как говорит Симмонс, Она заставляет нас столкнуться с «абсолютной анархией монструозной фемининности, особенно в отношении материнства и крайних проявлений сексуальности» (Simmons, 2015, с. 79). Однако Крид фокусируется на женщине-монстре в фильмах ужасов (на том, что она называет «монструозно-фемининным»), чтобы показать значительную роль гендера в конструкции этого образа. По определению Крид (Creed, 1993, с. 3) и согласно большинству исследований, «Антихрист» не является полноценным хоррором (Sinnerbrink, 2011, с. 158–163). Ее положение в сюжете лучше объясняется через принятие чудовищных поступков как одержимости, а Его окончательный ответ на Ее действия лучше соответствует интерпретации Эдема как творения абсолютного зла.

Он выбирается из сарая, доползает до старой лисьей норы и забирается в нее, чтобы спрятаться. Внутри Он обнаруживает похороненную, полузасыпанную, окровавленную черную ворону. Без предупреждения птица воскресает, громко хлопая крыльями и крича, привлекая Ее внимание. Он несколько раз забивает ее до смерти, но каждый раз черная ворона воскресает, словно намерена любой ценой раскрыть Его местонахождение. Когда Она находит Его, то яростно пытается вытащить его и избить лопатой. Внезапно Она «просыпается», видит, что натворила, и, всхлипывая, нежно вытирает ему лицо, затем выкапывает его из могилы и тащит в хижину. Он спрашивает, хочет ли она его убить, и, печально глядя на него, она говорит: «Когда приходят Трое нищих, кто-то должен умереть». Этот Эдем не допускает соперников. Он не капитулирует перед его властью, как это делает Она. Тот, кто в нее вселился, желает убить Его ее руками. Избитый и сломленный, Он все так же безоговорочно подчиняется, когда Она ложится рядом с ним и просит его подержать ее, спрятав ножницы. Она опускает его руку вниз, чтобы он прикоснулся к ней, погладил ее. Он не отказывается.

Появляется флешбэк, ее «воспоминание», как она равнодушно наблюдала за Ником, карабкающимся на подоконник. «Она холодно смотрит на мальчика, выпадающего из окна, прежде чем снова закрыть глаза и предаться сексуальному экстазу» (von Trier, 2008, с. 67). В ее виновности нет сомнения. «Задетая за живое своим воспоминанием» (von Trier, 2008, с. 66), Она отрезает свой