Лабинцы. Побег из красной России. Последний этап Белой борьбы Кубанского Казачьего Войска - Федор Иванович Елисеев

Мы сразу же повернули голову и увидели, что не только комендант, так оскорбительно муштровавший наших хорунжих и сотников, отправляя их в Туапсе, но и весь состав красных писарей его штаба, бросив «стучать» на пишущих машинках, смотрит в нашу сторону и слушает нас. Мы переглянулись между собой в недоумении.

– Может быть, у них нельзя петь песни? – сказал кто-то.

Да мы и сами видим, что попали во враждебное государство, где совсем другие порядки, не наши казачьи, добросердечные, православные обычаи. Комендант, видимо, понял это, так как мы все сразу как-то притихли. Вдруг комендант встает, быстро выходит на балкон, останавливается у выхода и говорит:

– Очень хорошо вы поете, товарищи офицеры. Спойте еще что-нибудь!

Мы окрылились.

– Какую? – спрашивает кто-то.

– «Да закувала та сыза зозуля!» – предлагает другой.

– Нет!.. Давайте споем им «Ревут стогнуть горы», – предлагает следующий.

Всем это понравилось. И мы, возбужденные, запели уже громко о старой казачьей неволе в Турции, которая ожидала теперь нас, их кровных потомков, в своей же стране-России:

За що ж Боже Мылосэрдный нам послал ци мукы, —

протянули мы печально. И последний куплет многие, повернув голову в сторону Крыма, громко, взывающе пропели:

Чом ны йдэтэ вызволяты —

Нас з тяжкой нэволи!..

Пропели и замолкли. Комендант выслушал стоя, повернулся и пошел к себе. Не знаем – понял ли он нас?..

После захода солнца всем штаб-офицерам и есаулам приказано грузиться в баржу для следования в Туапсе. Открытую баржу прицепили к маленькому паровому баркасу и темнотой отчалили от берега. Было очень холодно. Все закутались в бурки. Дул сильный ветер. Баржу качало немилосердно.

– Вывезут в море и затопят нас, – сказал кто-то, и нам стало страшно.

– А может быть, на нас наскочат из Крыма и отобьют у красных, видите, идем с потушенными огнями, – отвечает кто-то.

И у многих из нас мелькнула радостная мысль: «Хоть бы наскочили из Крыма и отбили нас». Но не затопили нас красные, и не отбили из Крыма. Изнуренные от качки, совершенно голодные, только к утру мы прибыли в Туапсе.

В Туапсе

При нас не было конвоя. На пристани в Туапсе нам приказали идти в комендантское управление.

– Товарищи, вы должны сдать свои шашки и кинжалы. Мы все перепишем «с приметами», а в Екатеринодаре вам их вернут, – сказал нам какой-то начальник.

Мы переглянулись, слегка запротестовали, мол, «нарушение условий», но нам твердо ответили: «Надо сдать, и сейчас же». И мы начали сдавать так памятное нам оружие, так дорогое по своему офицерскому положению, к тому же очень ценное по серебряной оправе.

Какой-то «чин», через окно, писал наши чины и фамилии и против них вписывал: «Шашка серебряная с портупеей. Кинжал ажурной работы небольшой горский». Здесь нам дали вторично анкеты для заполнения – все 38 пунктов и в 3 экземплярах. Один из них будет следовать за нами «до конца» наших скитаний по лагерям, до костромской тюрьмы включительно, как «волчий билет».

Отобрание шашек и кинжалов повлияло на нас отвратительно. Приказано, вернее – предложено, идти к вокзалу и там расположиться в садике.

Как я указал, от Сочи до Туапсе 60 верст по птичьему полету. Здесь уже весь 2-й Кубанский конный корпус, Екатеринодарская и Линейная бригады. Выходит, что эти 60 верст все они прошли пешком в одну ночь.

Пока что мы осматриваемся кругом. Вокзальное здание все изрешечено пулями. На наше удивление, здесь стоит собственный поезд генерала Шкуро, его классные вагоны. Откуда он здесь – мы не знаем. Я рассматриваю на внешней стороне нарядных вагонов эмблемы его «волков».

При отступлении от Воронежа я узнал, что в полках дивизии «волков» не любили за их привилегированное положение при штабе, хотя «волки» всегда дрались с красными превосходно. И когда надо было, Шкуро бросал их в самое пекло боя.

Но эмблемы. На каждом вагоне их несколько. Это – волчьи открытые пасти с высунутыми языками, со злыми глазами, с острыми большими зубами, вот-вот вас хотящими загрызть. Они не нарисованы, а выточены из чего-то выпукло и прикреплены к стенкам вагонов. Впечатление от них жуткое. С этими эмблемами нельзя было идти «освобождать Россию». Они несли не мир, а месть, алчность.

К югу от вокзала аккуратно сложены тысячи кавказских седел, одно на другое, ярусами, высотой в двухэтажный дом. Перед ними стоит часовой с винтовкой, а шагах в двадцати пяти от него человек пять черкесов, в черкесках нараспашку поверх длинных бешметов и с плетьми в руках, сидят на корточках и печально смотрят на эти седла. Часовой совершенно не обращает на них никакого внимания. Из этой картины я понял, что Черкесская конная дивизия прибыла сюда, в Туапсе, в конном строю, здесь у них были отобраны лошади и седла, а их отпустили по домам, так как потом в лагерях, в Екатеринодаре, всадников-черкесов не было, были лишь молодые офицеры, и немного. Черкесы, сидящие на корточках, думали и мечтали, видимо, получить свои седла обратно. Жуткая картина для неискушенного народа.

Весь сквер у вокзала представлял собой самый настоящий «цыганский табор». Многие грели чай, чтобы утолить голод. И это были кубанские офицеры и их доблестные подчиненные казаки «только вчера».

Наша Надюша с учительницей Сергеевой из станицы Михайловской достали где-то дровишек, будылья бурьяна и кипитят чай. В ожидании его лежу лицом к земле, имея в головах черкеску. Моя бурка «ушла» вместе с седлом в тороках у Сочи. Настроение подавленное. Рядом спят брат и полковник Кротов. Кто-то резко толкает меня сапогом в мягкую подошву чевяка. Поднимаю голову и вижу перед собой двух красноармейцев.

– Товарищ, почему Вы не сдали оружие? – слышу от них.

– Какое оружие? – возмущенно переспрашиваю.

– А вон у Вас на поясе? – говорит один из них и указал на пустую кобуру от револьвера.

– Это не оружие, а чехол для оружия, – отвечаю и поворачиваюсь, чтобы опять лечь.

– Все равно, товарищ, это относится к оружию, и Вы должны его сдать, – продолжает красноармеец.

Чтобы «отвязаться» от них, быстро распоясываюсь, снимаю кобуру и бросаю им.

Это возмутило меня. Сижу и думаю – что же дальше будет с нами? Бежать надо, бежать и бежать в Крым, в армию, чтобы продолжать борьбу.

Скрестив руки ниже колен, сижу и думаю «о дальнейшей своей судьбе». Вижу, ко мне скорыми широкими шагами быстро приближаются два крупных красноармейца. Они в шинелях нараспашку и в серых солдатских