Достоевский и предшественники. Подлинное и мнимое в пространстве культуры - Людмила Ивановна Сараскина

Осенью 1939 года Бёлля, студента-филолога Кёльнского университета, призвали на службу в вермахт. Всю Вторую мировую в своем солдатском ранце пехотинец, воевавший во Франции, на Украине и в Крыму, носил романы Достоевского, без которых, как он полагал, ему невозможно объяснить себя и мир вокруг.

А собственный мир юноши – сначала продавца букинистического магазина, позже студента, солдата вермахта, военнопленного американской армии, столяра в мастерской отца-краснодеревщика, клерка в городском бюро демографической статистики, начинающего литератора – был бесконечно далек от уклада жизни молодых мужчин царской России, от старого Петербурга, от бедного и убогого существования большинства персонажей Достоевского.

Но всю жизнь Бёлля тянуло думать о Достоевском, говорить о нем – в стремлении разгадать феноменальную глубину этого писателя, и, конечно, его воображение притягивала родина писателя – Россия, и город писателя – загадочный, «умышленный» Петербург.

Работая над своим сценарием, Бёлль заново перечитал немецкие и английские переводы романов Достоевского; приезжая в Москву и в Ленинград, работал в музеях Достоевского; ходил по «тем самым улицам», заходил в дома, описанные в «Преступлении и наказании», – те, где могла обитать старуха-процентщица, и те, где мог ютится в каморке, похожей на гроб, Родион Раскольников. В одной из поездок в Ленинград Бёлля сопровождал экскурсовод-исследователь Сергей Белов – они вместе (с ними еще был внук писателя А.Ф. Достоевский и писатель Д.А. Гранин) заходили во двор старухи-процентщицы, поднимались по лестнице Раскольникова, стояли на Сенной площади1. Вжиться в образ Петербурга, надышаться воздухом этого уникального города, все увидеть, запомнить, понять стало творческой задачей немецкого романиста и сценариста. Его занимала оптика Достоевского – то, каким русский романист видит этот город и как он показан в его романах.

Документальная картина Генриха Бёлля имела (вряд ли это покажется странным, учитывая обстоятельства политической жизни в СССР конца 1960-х) драматическую цензурную историю: по крайней мере два ее эпизода стали препятствием для появления картины на советском экране. Она была построена и смонтирована таким образом, что отрывки из произведений Достоевского звучали на фоне движущихся и статичных снимков Ленинграда-Петербурга, людей, интерьеров, книжных иллюстраций. Тексты Достоевского чередовались с комментариями – конкретными рассказами о событиях его жизни и размышлениями Бёлля. В картину было включено первое киноинтервью Иосифа Бродского2. Оно длится всего 1 мин 51 сек: поэт стоит спиной к открытому окну, опираясь на подоконник; лицо едва освещено, фактически в густой тени; угадывается только лоб и воротничок белой рубашки. Из окна видна одна из улиц Ленинграда, движется автобус, идут пешеходы. Поэт говорит по-русски, на экране – немецкие субтитры.

«Ленинград – это очень красивый город. Город, красивый той самой красотой, которая либо порождена безумием, либо это безумие скрывает. Достоевский прожил большую часть жизни в Ленинграде. Он в этом городе и похоронен. И это материально оформленный союз Достоевского с этим городом. В своей речи, посвященной пушкинским торжествам, посвященной памяти Пушкина, Достоевский сказал о Пушкине, что, помимо всего прочего, Пушкин для русской культуры и для русской нации – явление еще и пророческое. То же самое можно сказать и о самом Достоевском. Достоевский – первый русский писатель, затронувший тему абсурда. Говорят, что хороший поэт – это мертвый поэт. И вот Достоевский мертв. Он лежит на кладбище в Лавре, жизнь продолжается, город красив по-прежнему и так же безумен. И в этом правота, в этом пророческая правда Достоевского».

Текст Бродского вполне зауряден, поэт явно волнуется, закуривает во время монолога и продолжает курить. Если это был экспромт, он не очень получился. И не получилось прорывное содержательное высказывание. Но дело было вовсе не в том, что именно Бродский скажет. Дело было в том, что это говорит именно Бродский. А Бёллю важен был сам факт участия Бродского в фильме – участия в высшей степени знакового. Бёлль сильно рисковал, приглашая к сотрудничеству опального поэта – тот переживал не лучшие свои времена, был преследуем, советские газеты закрепили за ним прозвище «окололитературный трутень». Его клеймили за «паразитический образ жизни», из его стихов выдергивали строки и перевирали их, чтобы компрометация выглядела хоть сколько-то убедительно. Ленинградские газеты регулярно публиковали письма читателей с требованием наказать «тунеядца Бродского».

И были суды над ним. «Постановлением народного суда Дзержинского района гор. Ленинграда от 13 марта 1964 года Иосиф Бродский за тунеядство был выселен из гор. Ленинграда сроком на пять лет. Никакие справки о договорах с издательствами и ходатайства членов Союза писателей СССР не помогли. Дополнительным основанием для вынесения приговора послужили свидетельства о том, что стихи Бродского вредно влияют на молодежь (большая часть свидетелей поэта не знала и со стихами его также знакома не была)»3. В здании суда висело объявление: «Суд над тунеядцем Бродским».

Поэт пережил сердечный приступ, разрыв с любимой женщиной, попытку самоубийства, принудительную судебно-медицинскую экспертизу. О времени, проведенном в психушке, Бродский писал как о худшем времени в своей жизни: «Глубокой ночью будили, погружали в ледяную ванну, заворачивали в мокрую простыню и помещали рядом с батареей. От жара батарей простыня высыхала и врезалась в тело»4. Экспертиза обнаружила у поэта «психопатические черты характера», но не отказала ему в трудоспособности. Он пережил ссылку в деревню Архангельской области с обязательным привлечением к труду (имелся в виду только физический труд). Когда в 1968 году он получил приглашение приехать в Англию на поэтический фестиваль, советское посольство в Лондоне заявило: «Такого поэта в СССР не существует».

Но у Генриха Бёлля сомнений в том, что Бродский истинный поэт, не было. До вынужденного отъезда Бродского из СССР оставалось три года. Телевизионный фильм Генриха Бёлля «Достоевский и Петербург» в СССР так ни разу не демонстрировался. Цензура не простила Бёллю участия Иосифа Бродского; на рекомендацию удалить интервью из картины Генрих Бёлль ответил отказом. По воспоминаниям сына писателя Рене Бёлля, «совместное кинопроизводство с Советским Союзом находилось под строгим контролем: агент КГБ сопровождал съемки и следил за каждым кадром фильма. В фильме “документальное” о Ленинграде сильно отличается от того, что в то время показывали в советских “документальных” фильмах»5.

Бёллю-сценаристу, несмотря ни на что, советские власти все же не доверяли. А ведь он был самым популярным в СССР западногерманским писателем молодого послевоенного поколения. Его книги прекрасно переводились и издавались в переводах на русском языке миллионными тиражами, намного большими, чем в ФРГ, на его родине. Но такая идиллия неминуемо должна была закончиться – в конце концов Бёллю «отказали от дома» – и с этим связан второй цензурный эпизод картины, отмеченный уже не именем Иосифа