Вечный ковер жизни. Семейная хроника - Дмитрий Адамович Олсуфьев

сил оказалось мало, в то время как на востоке росло с лихорадочной быстротой большевицкое войско.

Ранним утром 6 октября просыпаемся от звуков атаки. В шесть с половиной утра весь город уже на ногах. Стреляют отовсюду, из окон видны разрывы гранат. Одеваем детей и спускаемся. Но куда бежать? Выходившая на улицу повариха говорит, что большевики снова занимают город.

На улицах видим группки взволнованных людей. Идем к знакомым военным. Нас обнадеживают — атака большевиков будет отбита; казаки не пустят этих бандитов. Возвращаемся и успокаиваем домашних. Однако муж благоразумно заводит на двор повозку с двумя лошадьми. Мы расстилаем на ней ковер, усаживаем детей, ставим чемоданы. Одиннадцать утра. Перестрелка слышится всё ближе. Мы видим как повозки и пешие люди устремляются в сторону городского кладбища — противоположной той, откуда идет атака. Женщины несут на руках детей. Мужчины — с котомками за плечами.

Полдень. Взрывы совсем рядом. Выезжаем со двора в сторону кладбища. Перед нами — людской поток, без конца. Бегущий муравейник: кто на повозках, кто пешком, тысячи людей.

Над головами слышатся взрывы бомб — вне сомнения, враг укрепился на одном из холмов и стреляет по беженцам и добровольцам, отступающим вместе с нами. Про каждую бомбу думаю: вот эта точно попадет в нас и прижимаю к себе детей. Муж погоняет лошадей, идущих галопом. Пешие бегут, иногда подбрасывая детей на повозки товарищей по несчастью. У всех — даже у самых смелых — в глазах страх. На лицах — вопрос: нас преследуют? Этот вопрос заставляет спешить.

Прошел час или два — понятие времени исчезло, но появилось чувство спасения от смертельной опасности. К вечеру наш сымпровизированный караван остановился. Военные выставили дозор. Отдых был необходим: вымотались все — люди, дети, животные. Рядом оказалось село, но немногие воспользовались его хатами, предпочитая спать на повозках, под звездным небом — из-за опасения новой атаки.

Разожгли костры и вскипятили воду для чая, разделив напиток между собой — грустное угощение посреди холодной и сырой ночи.

В пять утра, оправившись от первого испуга и передохнув, наш караван, на сей раз стройной чередой, отправляется в марш — под эскортом добровольцев. Нас было две тысячи человек. Впереди — дальний путь к Добровольческой Армии, четыре дня и четыре ночи. Мы даже не спрашиваем, нужно ли это — мы идем, мы живы, и каждый километр отдаляет нас от Кисловодска и приближает к спасению.

Что там случилось после нашего исхода? Что за мщение исполнила дикая орда, вернувшаяся к власти? Там осталось так много людей! Не всем удалось бежать — что с ними будет? Эта мысль холодила кровь, но она же заставляла губы шептать горячую молитву Богу, благодаря Его за спасение.

Четыре дня и четыре ночи мы шли от деревни к деревне, где нас всегда принимали с распростертыми объятиями. Нас расспрашивали, нам сочувствовали; звучал постоянный вопрос, с тревогой в голосе: «Они сюда не вернутся?». Пытаемся успокоить этих простых женщин-казачек, месяц тому назад испытавших на себе большевицкие банды и, благодарные, продолжаем наш марш.

На пятый день входим в большой казачий город Баталпашинск, остановившись тут на десять дней. Вперед идти не могли: мы вновь были окружены — на западе, севере и востоке гремели жестокие битвы между большевиками и численно их превосходившими добровольцами. Отряд, который нас сопровождал, расположился с восточной части. Мы, полные надежд, ожидали побед и возможности продолжения марша. И этот день пришел: западная часть была освобождена, большевиков отбросили на север, и караван возобновил свой путь в сторону Екатеринодара и Черноморского побережья, где уже несколько месяцев стояла Добровольческая Армия.

Я опустила много трагических подробностей о наших товарищах по бегству. Многие бежали, не имея времени даже взять какую-нибудь шаль. Другие оставили в Кисловодске родных — больную мать, жену, детей. Дочь одной женщины из упрямства отказалась бежать, но дала ей своего трехгодовалого младенца со словами: «Через неделю казаки вернутся и вы — вместе с ними». Увы, младенец — единственный сын — скончался в пути от дизентерии. Некоторые не успели вынуть из своих тайников никаких средств и драгоценностей; иные напротив, взяли с собой приличные суммы, но большевицкими ассигнациями, которые на добровольческой территории не имели никакой ценности. Главный бич — болезни. Страшная испанка поразила как беженцев, так и все окрестные селения.

Но вот, наконец, — море. Мы входим в Туапсе, больные, усталые, но достигшие цели. Тут мы остановились на целых четыре месяца. Однако тревог не убавилось. Все пять наших детей заболели испанкой, старшую дочь [Анастасию] поразило воспаление легких, кругом бушевал тиф. Вокруг — необыкновенная разруха и нищета! И Туапсе прошел через жестокие испытания, и здесь дикая орда жгла, грабила, рушила. И здесь — страшная память о злодеяниях, о расстрелах военных, об арестах и реквизициях. Местное население успокоилось лишь с приходом Добровольческой Армии — тогда тут появилось достойное и уважаемое правление и заработали разные учреждения. В освобожденных городах стала работать почта, возобновилось, пусть и не в полную силу, железнодорожное сообщение. Нам это казалось почти раем... Каждое утро выходили разумные газеты. Вместо оголтелых статей, призывавших к уничтожению классов, звучал патриотический призыв к воссоединению всей России в одно великое и свободное государство. Полки магазинов постепенно заполняли товары, привозимые из Константинополя через море.

В Туапсе до нас дошли новости из Европы — об окончательном разгроме Германии и о незабываемой великой победе стран Антанты. Для нас, месяцами отрезанных от всего мира, это прозвучало как откровение. Как же так? В то время как мы, терзаемые муками, в бегстве от множества опасностей, видим вокруг всеобщее крушение и натиск дикого большевизма, союзники в Европе закончили свою святую миссию и празднуют победу. Там они счастливы, а мы тут...

Нельзя было отделаться от горьких мыслей о падении нашей несчастной страны, о постыдном мире, заключенном горсткой предателей, узурпаторов власти, о гибели наших лучших сил, нашей прекрасной молодежи, замученной и изувеченной лишь за ее верность союзникам, за ее намерение продолжать войну, начатую в 1914 году.

Слава небольшой, но храброй Добровольческой Армии, которая через смерть и страдания осталась верной принесенной присяге!

В оставленном нами Кисловодске хозяйничали большевики. Спустя полчаса после нашего ухода город заполнили их свирепые толпы, в ярости оттого, что казаки и «буржуи» смогли бежать. Их месть против оставшихся не знала границ. 149 человек — мужчин и женщин — были взяты заложниками и уничтожены, за их поддержку добровольцев. Я лично знаю два семейства, главы которых ушли в Добровольческую Армию. Красноармейцы увели