Излом необъявленной войны. Первая чеченская - Геннадий Тимофеевич Алехин

плохого? Под мину, бывает, закладывается одновременно и противотанковый снаряд.

Насчёт луж наших тогда предупреждали особо: держитесь подальше!

Наконец бойцы доложили, что всё проверили, а что не успели, то лучше перенести на завтра.

– Так уж всё, – усомнился комвзвода и, увидев какие-то непонятные снаряды, подозвал к себе Андрея Живого. – А это что?

Андрей поморщился:

– Да их тут как грязи! Давайте оставим на потом? Всё равно ведь будем работать здесь и завтра, и послезавтра. – И хитро добавил: – Обед скоро, а товарищ корреспондент проголодался.

Старшой укоризненно посмотрел на младшего сержанта:

– Андрюша, есть такое слово: «надо»! Всё перенести в одну кучу. Сейчас же! Сию минуту.

Сапёры перенесли «кучу» – около ста снарядов – в подвал. Замкомвзвода младший сержант Николай Карпенко отмотал кусок бикфордова шнура. Ребята приволокли из машины ящик с толовыми шашками. Андрей Живой, тяжко вздыхая, полез в подвальный проём присоединять шашки и шнур к снарядам. Попросил у меня спичек, а когда я достал коробок, внимательно его разглядел, умудрившись даже прочитать какую-то надпись на этикетке: «О, московские спички! Хорошие, долго горят, как раз для нашего дела очень подходят».

И вновь я поразился острой наблюдательности Андрея. Потом специально сравнивал те, московские, спички с другими. И ведь на самом деле: и потолще они оказались, и горели дольше остальных.

– Шнур будет гореть минуты четыре. Успеем убраться отсюда, – оповестил Живой.

Взвод стал в оцепление вокруг здания. Крикнули какому-то чернявому мужику с экскаватора, разгребавшему завалы метрах в ста отсюда, чтобы не приближался.

Потом, как и было сказано, ровно через четыре минуты раздался взрыв, который, помимо того, что обрушил две здоровенные краснокирпичные стены, пропахал ещё и длинную глубокую борозду в земле, какие обычно образуются при сильных землетрясениях.

Сапёры уважительно посмотрели на результаты своей работы: «Ну надо же…»

Уже позднее, когда сели в «Урал», чтобы всё-таки успеть в расположение батальона на обед, к машине подошёл чумазый мальчишка лет семи и протянул неразорвавшийся выстрел к гранатомёту, найденный, очевидно, где-то поблизости.

– Хороший мальчик! – съязвил старший в кузове младший сержант Николай Карпенко. – И ведь не откажешься от такого подарочка. Кто там у нас с краю сидит – примите…

Уже скоро мы были в расположении батальона. Собственно, на этом и закончилось моё знакомство с сапёрами. Отправив репортаж о разминировании в «Красную звезду», я переключился на другие темы, тем более что событий, на которые требовалось откликнуться в газете, в начале лета 1995 года в нашей группировке войск было предостаточно. Например, уже утром следующего дня был у артиллеристов в горном селении Махкеты, а ещё через день меня пригласили вылететь на вертолёте в только что очищенное от боевиков Ведено.

Но вот ведь что удивительно: новые впечатления никак не заслонили от меня часы, проведённые с сапёрами на руинах Грозного. И всё из-за того молчаливого парня – моего наставника по фамилии Живой. И фраза его, как заноза, засела в памяти: «Я заговорённый от мин». Можно ли было такое произносить вслух?

Тогда, во время коротких перекуров при разминировании, я несколько раз пытался Андрея разговорить. Хотелось узнать, что думает он, 19-летний парень, об увиденном на чеченской войне. Как он сам и его друзья-сослуживцы относятся к такой вот жестокой загогулине в своих судьбах? Андрей отвечал что-то неопределённое: мол, плохо, конечно, но кому-то же надо выполнять.

Эти вопросы не давали мне покоя ещё из-за того, что в первые дни своей командировки в Чечню я находился под сильнейшим впечатлением от того, как я туда добирался. Командировочное предписание – в «зону наведения конституционного порядка на территории Чеченской республики» – мне в редакции «Красной звезды» выдали за подписью начальника Генштаба генерала армии М. П. Колесникова. На бланке также стоял штамп: «Разрешено следовать туда и обратно самолётами Военно-транспортной авиации». Ну, думаю, с такой бумагой мне все двери открыты. Куда там! Самолёты Военно-транспортной авиации, вылетавшие с Чкаловского военного аэродрома в сторону Северного Кавказа, перевозили в первую очередь (как выяснилось уже на месте) гражданских курортников. Авиационный майор, руководивший посадкой, перед которым я размахивал размашистой подписью генерала армии Колесникова, заявил: «Ну и что? Таких у меня целая поляна». Я выглянул в окно. На аэродромной траве лежали десятка три мужчин в полевом обмундировании, положив под головы вещмешки. С недельной небритостью, некоторые с оружием…

С трудом, но я всё-таки улетел – рейсом на прифронтовой Моздок с посадкой в Краснодаре. «Тушка» была забита дамочками в пляжных шляпах, неугомонными шумными детишками, модными молодыми людьми призывного возраста в шлёпках на босу ногу (ради курортников и была придумана посадка в Краснодаре). И только несколько кресел в хвосте самолёта были заняты военнослужащими – единственными летевшими до Моздока, угрюмыми, потными, небритыми, в камуфляже и тяжёлых берцах…

Такова была тогдашняя российская действительность: для одних 18-20-летних пацанов и их родителей – солнце и море. Для других, кому не удалось откосить от призыва в армию, и их отцам и матерям – война, позже названная первой чеченской, со всеми её атрибутами: кровью, грязью, неразберихой, хроническим недосыпом, матом и смертями… Тех и других разделял всего-то час лёта на самолёте.

Когда я в очередной раз спросил Андрея Живого, что он думает о таком вот контрасте, он ответил со вздохом: «Домой бы скорей». И это был самый искренний ответ.

Уже много лет спустя после той моей командировки в Чечню я встретил однажды в Москве офицера, который когда-то служил в военной комендатуре в аэропорту Северный. Мы стали вспоминать события уже давнего к тому времени лета 1995 года, и вдруг слышу: «А герой твоего репортажа о сапёрах – ну тот самый парень с фамилией Живой – через пару месяцев после твоего отъезда подорвался на мине. Потерял обе ноги, но выжил».

Это известие меня ошеломило. Сразу вспомнилось, как Андрей говорил: «Я заговорённый…» Ох, зря! Ох, не надо было дразнить судьбу.

Единственное, что утешало, – это то, что после лечения в военном госпитале Ростова-на-Дону Андрей смог уверенно передвигаться на протезах. Ещё до меня дошли сведения, что он уехал в Таганрог, окончил там местный институт экономики и управления, получил специальность юриста. Там же в Таганроге и женился.

Вот и думай теперь: ве́щей или не очень оказалась у человека фамилия Живой? «Я солдат ещё живой», – вспомнились мне тогда строчки из бессмертного «Василия Тёркина».

Михаил Луканин,

корреспондент газеты «Красная звезда»

Глава 16. Москва-400

Март 1995 года. Чеченская республика. Представитель командования 506-го миротворческого полка едет на переговоры с местными товарищами. Мы с Володей Ермолиным, как