Камрань, или Последний «Фокстрот» - Юрий Николаевич Крутских

Спустившись по трапу в сырую мрачную яму, я в полумраке различил бледную, словно застывшее привидение, фигуру. Это был Юшкин. Он сидел, безвольно свесив голову на грудь, прислонившись спиной к прохладной стенке провизионной камеры, и, как мне показалось, не дышал. На мой окрик Витя не отреагировал. В груди похолодело, стало страшно. Током пронзила мысль – повесился! Я опасливо тронул его за плечо – оно было тёплым.

– Жив! – выдохнул я и от души немного отлегло.

Издав звук, похожий на стон, Витя медленно поднял голову. На меня были обращены его большие слезящиеся глаза, полные тоски и отчаяния.

Какое-то время мы молча глядели друг на друга, и Витя как будто меня не узнавал. Потом, разлепив спёкшиеся губы, хрипло произнёс:

– А… Тащ лейтенант… – и грустно улыбнулся…

Наклонившись, я попытался заглянуть ему в лицо:

– Витя, ты почему здесь? Что случилось?

Глянув на меня непонимающе, Витя не ответил. Мутный взгляд скользнул в сторону и сфокусировался на точке прямо перед собой.

Я присел, разместившись на трубопроводе напротив.

Прошла минута, две… или пять. Витя не шевелился и ничего не говорил…

– Юшкин, кончай в молчанку играть! – решительно ткнул я его в бок, – Давай рассказывай! – и резко тряхнул за плечо.

Выйдя из оцепенения, Витя как-то странно, то ли с надеждой, то ли с недоверием посмотрел на меня, тяжко вздохнул и вновь попытался улыбнуться.

Тут я заметил, что в руке он сжимает остро заточенный штырь, сделанный из куска арматурной стали, сантиметров около тридцати длиной.

Мне стало не по себе. Не сошёл ли боец с ума? Не ткнёт ли он сейчас меня своей пикой?

Непроизвольно отстранившись, я подозрительно глянул на него.

– Витя, дай сюда… это… – я опасливо протянул руку, отстраняясь ещё дальше.

– Это… – неопределённо произнёс Юшкин, в недоумении посмотрел на меня, на страшное орудие в своих руках, протянул и разжал пальцы. Заточка звонко подпрыгнула на железном полу и покатилась к моим ногам. Я тут же прижал её ступнёй к полу.

– На кого собрался идти? – попытался я придать голосу лёгкий игривый тон. – Хряка решил завалить?

Витя моей игры не поддержал, нахмурился и отрицательно крутнул головой:

– Не… Самокатова… Под утро пойду приколю… Потом себя…

Витя проговорил это тихо, слабо, словно из последних сил, но в голосе чувствовалась твёрдая, какая-то обречённая решимость, и я понял, что он не шутит. Уставившись на Юшкина вопросительно, я открыл было рот, но не нашёлся что сказать и так и остался с отвисшей челюстью.

– Не мешайте только… товарищ лейтенант… Всё равно сделаю! Не могу больше… Всё достало… – в обращённых ко мне его больших и честных глазах плескалось безбрежное море безысходности.

Я лихорадочно соображал, в голову ничего не приходило. Живое воображение тут же нарисовало красочную картину – насквозь проткнутый вместе с матрацем Самокатов и кровь, стекающая с острия штыря прямо на меня, лежащего койкой ниже. В трюме было жарко и душно, но я передёрнулся, зябко поёжился, и холодная испарина выступила на лбу.

Сверху послышалось сухое пощелкивание «Каштана», и тягостная тишина нарушилась подоспевшим ко времени докладом:

– Первый отсек осмотрен, замечаний нет, глубина сто двадцать метров!

– Есть первый! – отозвался центральный пост, и тут же по заведённому порядку принялись докладывать и все остальные отсеки.

Но и этой передышки мне не хватило, чтобы собраться с мыслями. Доклады закончились, вновь наступила тишина, а я всё молчал, не зная, что сказать и как отреагировать на столь необычное признание. Сквозь монотонный гул поющего свою нескончаемую песню электрического преобразователя порой различались журчание воды за бортом и мелодичные её переливы в закоулках лёгкого корпуса. Было слышно, как в центральном посту, прямо над нашими головами, тихо переговариваются вахтенные. Вот кто-то заразительно засмеялся, кто-то вторил ему скромным хихиканьем. Вот в углу нашей пещеры раздался нетерпеливый писк, потом другой, более настойчивый, и две крысы сцепились друг с другом в смертельной схватке, не обращая никакого внимания на находящихся рядом людей.

Было непривычно и дико – здесь, на подводной лодке, посреди океана услышать такое от советского моряка, комсомольца, моего подчинённого... К тому времени я ещё не сталкивался с убийцами, даже с потенциальными, и сам ещё никого не убил, поэтому ощущал себя, мягко говоря, неуютно. Опасливо поглядывая на Юшкина, я никак не мог сообразить, что мне со всем этим делать. Время шло, пауза неприлично затягивалась, и вот наконец я решился нарушить молчание:

– Самокатова завалить — дело, конечно, хорошее… – выдавил я из себя, постепенно собираясь с мыслями. – Но… себя-то зачем?

Чтобы остудить решимость Юшкина и войти в доверие, я старался говорить спокойно, с некоторой долей иронии, что в сложившейся ситуации, наверное, было не совсем уместно:

– Конечно… проткни его… Не велика потеря… Не буду я тебе мешать, не бойся… Но себя-то зачем жизни лишать? Оно того стоит? Тем более… ты ещё не закончил ремонт клапана осушения… Да и Самокатову этим хуже уже не сделаешь… Чего боишься? Тюрьмы? Ну посадят тебя… много не дадут… лет пятнадцать от силы. Ничего страшного, и там люди живут. После подводной лодки тебе как курорт покажется…

Выйдешь уже мужиком взрослым. Сколько тебе сейчас? Двадцать? Ага… ну вот тридцать пять будет! Приедешь домой – больной, конечно, беззубый… Так ведь всё равно – ещё много лет впереди! До семидесяти – ещё столько же, сколько прожил! А до восьмидесяти и того больше! Так себя-то зачем? Какая необходимость? Ну, что скажешь, Витя?

Юшкин молчал, старательно отводя глаза в сторону.

И тут я решил надавить на больное место:

– Ты о матери, о сёстрах подумал? Они же на тебя молятся… На свою надежду и опору! Что с ними станет? Кому они будут нужны? Чего молчишь?

Долгий тяжкий вздох был ответом на мой вопрос.

– А обо мне? О командире? Ты знаешь, что нам за тебя будет? Мы-то что плохого тебе сделали?

Юшкин съёжился под моим укоризненным взглядом.

– Нет, Витя, такого я от тебя не ожидал! – бросил я в негодовании и обиженно отвернулся. – На, забирай свою железяку и делай с ней что хочешь! Знать тебя не хочу! – я пнул заточку и, отряхиваясь, стал подниматься. Мелодично звякнув, пика откатилась к его ногам.

– Одна только к тебе просьба… – Юшкин встрепенулся и вытянул