Камрань, или Последний «Фокстрот» - Юрий Николаевич Крутских

Гробман. Известно, что нет такого предмета, который не мог бы послужить еврею для фамилии, вот и Пашины предки тут, видно, особо не заморачивались. Но это, должен вам сказать, совсем не плохой вариант, потому как случаются фамилии, которые в приличном месте и произнести-то бывает неудобно. Служили, например, у нас матросы Немнихер и Хернахер. Их вечно путали, да ещё и сокращали фамилии до неприличия. Ещё, в разное время служили Вова Кайф и Гена Халява, а также Степан Плут и Семён Градус, но парни все были хорошие.

Паша Гробман тоже был в общем-то неплохим парнем, по крайней мере, имел в этом плане большие задатки, но условия жизни не дали развиться им в полной мере. По мере взросления копилка его положительных качеств, конечно, полнилась, но не так быстро, как отрицательных, и скоро образовался явный дисбаланс. Тем не менее, на момент призыва в Вооружённые силы СССР в его характеристику можно было написать немало хорошего: физкультурник, член ВЛКСМ, не пьёт, не курит, хорошо кушает…

На призывном пункте из массы сверстников Паша выделялся здоровой розовощёкостью и пышным дородством, несколько, правда, рыхловатым. Именно про таких в старину говорили «кровь с молоком». Было не совсем понятно, за какие грехи его с такими данными военная комиссия закатала служить на подводную лодку. Совершенно непонятно и то, как с таким папой Паша вообще умудрился загреметь в армию.

Папа его, Семён Моисеевич Гробман, был видный хозяйственник и довольно-таки влиятельное лицо. Он заведовал продовольственной базой в городе Биробиджане и оставался, кажется, единственным в Еврейской автономной области евреем, не уехавшим в Израиль, когда это стало возможным. Видимо, занимаемое место было настолько тёплым, что все обещанные блага земли обетованной и рядом не стояли. Когда же папа о том пожалел, было уже поздно – его посадили. Стало некому «решать вопросы», в том числе в военкомате, и Гробман-младший отправился исполнять свой конституционный долг.

Служба на флоте у Паши не заладилась с самого начала: в первый же день по прибытии на корабль он получил по морде… Сам по себе тот факт ничего не значит, и заслуга в общем-то не большая: некоторые умудряются получать чуть ли ни ежедневно, а то и по несколько раз в день. Обычно так везёт самым ленивым, хитрым или особо тупым. Те, которые работящие и смышлёные этой чести удосуживаются гораздо реже. Паша не был ни тем ни другим, поэтому чего обижаться? К тому же и получил-то за дело: нарушил омытую кровью святую традицию подводников «не знаешь – руками не трожь!», едва прибыв на корабль, зачем-то стал дёргать ручки машинного телеграфа и попытался крутануть маховик на колонке продувания цистерн главного балласта. Ничего страшного, конечно, не произошло, но вахтенный центрального поста старший матрос Сапармуратов, воспитанный в лучших флотских традициях, от такой прыти бо́рзого карася на минуту забыл все матершинные слова и даже вообще русский язык и просто врезал Паше промеж глаз... Потом, когда обрёл дар речи и способность членораздельно выражаться, попытался объяснить, что так делать нельзя, обозвал чуркой тупорылой и загнал в гальюн делать приборку.

Для Паши это был шок. С ним никогда ещё так неуважительно не обращались, и он первый раз в жизни получил по мордасам! Странно, конечно, что человек, доживший до 18 лет, столкнулся с таким прозаическим явлением только на военной службе!

Ознакомившись впоследствии с биографией матроса Гробмана, я с удивлением обнаружил, что жизнь его складывалась так неудачно, что до 18 лет получить по морде ему было просто негде! Наличие трёх старших братьев сводило этот шанс практически к нулю. И как Паша того ни хотел, как ни нарывался, но отвесить сколь-нибудь существенную оплеуху ему так никто и не решился ни в детском саду, ни в школе, ни во дворе. Загубленное детство!

Такие тепличные условия впоследствии сыграли с ним злую шутку. В какой-то момент Паша уверовал в то, что он особенный, что всеобщее подчеркнуто любезное, а подчас и заискивающее отношение – это следствие каких-то его личных достоинств и заслуг. И что так будет всегда...

С годами его самомнение росло. Количество друзей – по большей части из числа крутившихся около подхалимов – ширилось. Что бы Паша ни творил, как бы ни наглел, он не только не получал отпора, но его даже никто открыто не осуждал. Тут имело значение и то, что благодаря папе-хозяйственнику в доме постоянно водился дефицит. У Паши были самые модные шмотки, самая крутая аудиоаппаратура и самые последние записи популярных рок-групп. Все стремились быть к Паше поближе. Скоро он обзавёлся многочисленной дворней, в числе коей были свои фавориты и шуты. За право приблизиться к венценосному телу плелись настоящие дворцовые интриги. Самомнение росло, внутренний голос нашептывал о всё новых достоинствах и, соответственно, об особых правах.

Это позволяло, не заморачиваясь моральными и никакими другими принципами, дать пинка замешкавшемуся на лестнице первоклашке, публично нахамить старшекласснику и весьма вызывающе вести себя с самыми авторитетными пацанами во дворе. Безнаказанность постепенно трансформировалась во вседозволенность. Хулиганы со всего района знали троицу старших братьев Гробманов с самой отрицательной стороны и благоразумно предпочитали с ними не связываться. Когда же Паша записался в секцию каратэ и, походив туда две недели, бросил, приобрёл ещё и некий таинственный ореол. При каждом удобном случае он дрыгал ногами, изображая из себя то ли Брюса Ли, то ли Чака Норриса, стал ходить пружинистой энергичной походкой, оттопыривая в стороны локти, от чего в двери порой приходилось протискиваться бочком. Долгими тренировками перед зеркалом Паша выработал такое непреклонное и неустрашимое выражение лица, что его стали бояться хулиганы уже и из других районов, а по городу поползли слухи о неком таинственном Паше-каратисте по кличке Гроб. Понятно, что теперь получить по морде ему было уже даже теоретически невозможно.

Проведя нежные годы в таком, можно сказать, вакууме, Паша пребывал в уверенности, что так будет всегда. Природная и приобретённая наглость, создаваемый вокруг себя таинственный ореол, позволяли ему до поры до времени избегать прямого контакта с жизнью. Но на флоте о его крутизне не знали (не успели, видимо, ещё сообщить), вот и, получив по физиономии, Паша испытал нешуточный шок. Но вместо того, чтобы задуматься, за что, почему и как впредь того избежать, он пришёл ко мне, непосредственному своему начальнику, и как когда-то старшему брату, на духу выложил: кто, где, когда…

Такая откровенность, скажу честно, поставила меня в затруднительное положение. Получив подобный сигнал, начальник обязан принять меры. Иначе это