Опыты для будущего: дневниковые записи, статьи, письма и воспоминания - Александр Михайлович Родченко

причине болезни. А через год уехал в эвакуацию, настроение болезненное и мрачное

20 декабря

Хорошенькое дело, шестой год, а дневник пишется – всего 60 страниц. 10 страниц в год…

Болен, 23 марта 1941 г. Воспаление почек…

Эвакуация. 1941–1942 годы[246]

28 октября 1941 г., город Очер

Молотовской области[247]

Отучился от философии и фантазии, в которой разочаровался, как в науке и технике в период мировой войны…

А сейчас мы в Очерах, в 25 километрах от железной дороги, в ста километрах от г. Молотова (Пермь), где непролазная грязь, а сам автор сидит в избе и тоскует обо всём, особенно о табаке.

Нет фотопринадлежностей. Неизвестно, приедет ли увеличитель для фотографии или его придется, как Робинзону Крузо, делать самому из ничего и ничем. Правда, уже придумал, как его сделать. На дворе заливается Димка. За стеной плачет девочка Нины Андреевны, хозяйки. Варвары нет, она работает в мастерской Агитплаката, организованной художниками Левиным, Зусманом и Фиалкой (Штеренберг)[248], работает, как каторжник, с 10 утра до 10 вечера, трафаретит с чужих оригиналов. Днем написал вывески, так я называю кинорекламы для Очерского кино-сарая-театра, где работаю в штатах «художником» и получаю оклад 200 руб. в месяц. Но зато у меня есть свободное время, и я могу читать, рисовать и писать.

А в это время Москва в осадном положении и вся моя живопись осталась там… Но всё же падать духом не следует. Будем опять камень за камнем строить жизнь заново.

В конце концов этим занимаются тысячелетия, то разрушают, то строят.

В Очерах все говорят одинаковой тональностью и ритм речи одинаков, ко всем словам прибавляют «то, те и дык», делая ударение на конце фразы.

Я хожу в кожаном, грязно-желтом пальто, в серых шерстяных чулках и лыжных толстых ботинках, и вызываю удивление, почему, не знаю.

А я так не любил в Москве чем-нибудь выделяться в костюме.

…Задача двойная, начать писать незаметно воспоминания и писать, что сейчас имеется. Не знаю, удастся ли это или нет, но что-нибудь получится, если аккуратно писать каждый день. Варвара должна сегодня разговаривать по телефону с Елизаветой Игнатович, которая ездила в Москву с Микулиным.

В Очере, как и в других сельских местах СССР, люди трудятся очень много, и по хозяйству, и по огороду, и всё почти делают сами. Кроме этого, мой хозяин Афанасий Алексеевич Кочергин работает на заводе токарем две смены и еще проходит Всеобуч. А дома, когда есть дела, то крышу чинит, то печь, то с реки таскает дрова. Картофельную муку на зиму нужно приготовить осенью. Сидит бабушка и прядет «обратно» из ваты нитки, и вяжет из них кофты, варежки и юбки. Война…

Здесь курят самосад. Пьют брагу…

Из современной Европы есть три вещи: кино, радио и газета.

Киносарай показывает картины, затрепанные двадцатью годами, вроде «Златые горы». Газета есть, но она для районных колхозов, а здесь ее не видно.

Радиотрансляция у каждого имеется, как вечно говорящая машина, радио не выключают ни днем, ни ночью, «деньги плачены».

Принято не открывать форточки и окна, «дерево дышит». Жара, духота – топят – «пар костей не ломит». Окна открывать – мухи налетят и пыль. А мухи в таком количестве, что стоит шум в воздухе…

Здесь всё проблема. А сюда культуру и искусство несет тонкий провод радио и кино. Кругом лес и поля…

Жалко, что избрал себе такую пассивную профессию, как художник. Нужно было бы быть изобретателем…

29 октября 1941 г., Очер

Мы ехали в телячьем вагоне 8 дней, а сейчас еще дома – 14 дней.

Хозяева сегодня режут капусту, кладут в бочки и «задавят» камнями. А мне хочется тоже иметь землю, огород, свою капусту, картофель, морковь, огурцы, репу, лук, свое варенье. И жить в тишине все 24 года…

Стремились к городу, учиться…

Интересно, что искусство <..> и я всё время должен был чего-то ждать, всё еще было «не время», то ждал, когда кончится война (мировая), то шли стройки… А в Москве может погибнуть всё то, из-за чего я прожил 50 лет. И разве кроме меня кто-либо пожалеет?

В Очеры приехал художник Черемных. У него такая идея, поставить художников в такое положение, чтобы мы были нужны, чтобы мы обслуживали Очеры.

Вчера развешивал в Исполкоме плакаты. Варвара заработала 150 р.

Приезжающих эвакуированных направляют в колхозы, потому что в городе нет свободных комнат.

2 ноября 1941 г., Очер

Скоро октябрьский праздник, 7 ноября, и поэтому много дел. Письма идут 12 дней.

Москва в осадном положении…

Здесь готовятся к празднику, и я занят оформлением поселкового Совета и «Красной площади».

В магазинах всё исчезло. Спички исчезли. В аптеке тоже ничего нет. Нет соды, касторки, вазелина (капли валериановые, гофманские, желудочные выпиты как спиртное). Еще пока есть чернила, карандаши. Бумаги нет. Но всё это не важно. Надолго ли?

А я всё жду из Москвы всего и ничего нет, и кажется, жду безнадежно.

Варвара купила пудру за 60 коп, и губную помаду за 1 р. 20 коп. Сами пекли черный хлеб, и он кажется вкуснее московских булок.

10 ноября 1941 г., Очер

Очень тяжело деньги зарабатывать. 200 р. в кино и 100 р. в газете[249], а еще нужно послать в Москву 100 р. за квартиру. Как мы влипли в эту эвакуацию.

17 ноября 1941 г., Очер

С утра еще темно, совсем ночь, но хозяйка Нина Андреевна уже грохает, носит дрова, воду, топит печь и пилит глухую бабушку. Еще нет и шести. Она интересуется, что мы купили, что едим, больше ничего не интересует. А вообще она добрая и угощает нас. Вчера мылись в бане, голове жарко, а ноги в холоде. Пишу при лампе. Варвара приготовляет обед, а я делаю хлеб на два дня. Черемных поработал бесплатно и не получил денег, мечтает заработать и уехать в Сибирь, к Шлепянову в театр…

Черемных спросил, почему я не режу линолеум для газеты.

Передо мной чудные пейзажи, но писать их нельзя, да и красок нет…

16 ноября 1941 г., Очер

Вчера заболел и весь день пролежал. Сегодня наши взяли Нальчик. В редакции вдруг заказали плакат на тему «Собирай деньги на танковую колонну!». После плаката Черемных можно делать и мне.

И в конце концов что грустить, кончится война и везде можно будет жить. Разве плохо и здесь иметь свою избу и хозяйство. А потом можно писать чудные вещи. Не так уж плохо будет к старости и даже лучше, чем сидеть