Николай Андреев - Трагические судьбы

О, Бобров, как много ты значил для народа! Твои финты, рывки, голы давали выход эмоциям, отвлекали от изматывающего труда и жуткого быта, позволяли забыть об униженности, забитости, беспросветности. Тогда сложились футбольные поговорочки, прибауточки, выраженьица. Мазила! — понятно, в чей адрес крик. Дырка! — это о вратаре. «Не штенка», — сказал товарищ Тимошенко — прибаутку помнят, а что она значит, не сохранила народная память. Класс игры на патефоне — это если игрок сыграл блестяще. Вместо офсайда говорили овёс, вместо корнера и пенальти кричали корень и пендаль. В футболе в то время находили выход свободомыслие и даже диссидентские настроения.

Футбол был в чести у партийного начальства. Оно приходило на матчи, усаживалось на лучшие места. Был даже такой случай в Ленинграде — местный партийный бонза отменил гастроли театра «Современник» и с ленинской прямотой так аргументировал свое решение: «Питерский пролетариат хочет смотреть мужественные спектакли своей команды «Адмиралтеец», а не заезжих скоморохов». На матче «Адмиралтейца» с «Торпедо» случился поэт Анатолий Найман, который стал свидетелем такого «спектакля»: «Вратарь «Адмиралтейца» вышел на поле пьяный… Стал без нужды поправлять сетку, запутался в ней. Вдруг рядом с ним оказался болельщик, неизвестно как проникший на поле, тоже пьяный. Он вытолкал вратаря из ворот, встал в них сам; примеряясь, несколько раз подпрыгнул, имитировал бросок в угол. С трибуны полетели пустые бутылки, одна ударила ему в спину, он вгорячах метнул ее обратно. Кто-то не успел отклониться, бутылка попала в лоб, лицо залилось кровью. Через минуту весь стадион дрался». Вот такое представление увидели ленинградцы вместо «Вечно живых», знаменитой постановки «Современника».

Словом, футбол был не только любимым народом зрелищем — футбол был государственным делом. И те, кто исполнял это государственное дело, должны были быть образцом поведения. Советский спортсмен олицетворял собой советский образ жизни — морально устойчив, всех крушит на соревнованиях, скромен в быту. Вообще скромен. Вот кадры матча 1954 года с ФРГ, западные немцы — тогда чемпионы мира. Наши победили 2:1. Забили гол — побежали на свою половину поля. Ни вскинутых рук, ни кучи-малы, ни целования перстня, ни воздушных поцелуев на трибуну любимой девушке или жене — эти сегодняшние вакханалии чудно даже представить в 50-е годы. Забили советские игроки второй гол — и опять, как роботы, потрусили, опустив голову, к своим воротам. Вот это истинно советский характер: сильный, но скромный.

Советская команда по своей идеологической основе была сборной равных, если кто высовывался — ему сразу ставился диагноз: звездная болезнь. И будь ты по игре на десять голов выше Пеле — тебя сгноят, если позволишь себе пренебречь идеологическими устоями. На чемпионат мира 1962 года в Чили не взяли Валерия Лобановского. Причина: заболел звездной болезнью. «Комсомольская правда» писала: «И какой только умник внедрил эту голливудскую терминологию в наш спортивный лексикон!» Лобановского же припечатали за то, что не скромен, заносится. И уж совсем немыслимое: заявил, что у него есть дела поважнее, чем комсомольское собрание. Действительно, как после таких демаршей брать игрока на чемпионат мира?

Вот и Стрельцов. Классный игрок. Народ от него в буйном восторге. Ни «Торпедо», ни сборную СССР без него представить невозможно. И вместе с тем он вызывал стойкое раздражение у спортивного начальства. Оно чувствовало, видело, что талант Стрельцова выламывается из общего ряда. Что на поле он независим и неуправляем, делает то, что сам хочет, а не то, что прикажут. И начальство дает команду: проработать. В газетах, журналах появляются статьи, в которых Стрельцова пытаются осадить, указать ему его скромное место. Вот, к примеру, воспитательные строки из фельетона Семёна Нариньяни «Звездная болезнь», опубликованного в июльском номере журнала «Огонек» за 1957 год: «У нас среди молодежи есть много замечательных футболистов, которые с успехом выступают сейчас и в играх на первенство страны, и в международных матчах. Один из них — Эдуард Стрельцов. Центр нападения «Торпедо» может ударить по воротам, как Федотов, выкатить мяч партнеру, как Бесков. Это, если он хочет. А если Стрельцов не захочет, он будет стоять оба тайма, как Бобров, и ждать, когда товарищи поднесут к его левой бутсе мяч на блюдечке с голубой каемкой». Помните де Стефано с его роялем? А знаете, как Нариньяни назвал тренера? Технорук! Если в двух словах, то технический руководитель.

Сила печати тогда была огромна, газетной статьей можно было сокрушить любого. Вот появляется в «Правде» статья «Сумбур вместо музыки», в которой опера Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда» признается идеологически вредной. Поневоле ополоумеешь после таких строк: «Музыка крякает, ухает, пыхтит, задыхается, чтобы как можно натуральнее изобразить любовные сцены… Композитор, видимо, не поставил перед собой задачи прислушаться к тому, чего ждет в музыке советская аудитория». И после этого выступления начинается погром в музыке, Шостаковича смешивают с грязью. А не будь талантлив! Звезд полагали необходимым ставить на место и давать им понять, что место это определяет власть, а не данный Богом талант.

Знатно прошелся по Стрельцову Нариньяни. У фельетониста был свой талант — так словом унизить, уничтожить человека, что тому иногда не оставалось ничего другого, как сунуть голову в петлю. Насчет петли — это не преувеличение. Герой одного из фельетонов Нариньяни повесился. ЦК КПСС специально разбирал этот случай, было принято постановление, смысл которого сводился к следующему: можно, конечно, критиковать, но не до такой же степени, чтобы люди кончали с собой.

На общество фельетон «Звездная болезнь» произвел впечатление. Со Стрельцовым, понятно, официально провели воспитательную работу, где только можно было. Но и в дружеских компаниях его воспитывали. Рассказывает одна из его знакомых: «Эдик был у меня дома в гостях. Тогда были мои друзья по МГУ. Эдик всем понравился. Вел он себя хорошо. Это было вскоре сразу после фельетона. Мои друзья поучали Эдика, чтобы он больше не допускал безобразий, о которых указывалось в фельетоне».

Стрельцов раздражал. Тем, что кумир, тем, что народный любимец, тем, что такой независимый. Да, власть отмечала кумиров почетными званиями, вешала на их грудь ордена, не жмотничая, подкармливала материально — для знаменитостей было не проблемой получить квартиру, обзавестись машиной, достать шмотки из особого магазина. Но если избранника народа уличали во фронде, он запросто мог отправиться в небытие. Кумиры, дерзнувшие думать самостоятельно или, как Стрельцов, пренебрежительно махнувшие рукой на отведенное им властью высокое и ответственное предназначение и решившие пожить в свое удовольствие, рисковали. Ведь бросил же Стрельцов однажды: «Если что, уеду во Францию. Приглашают!» Кто-то настучал, где-то отложилось в папочке. Во Францию захотел! А на лесоповал вместо Елисейских полей — слабо?