За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень

И тут настоящий гром прогремел у него в пустом брюхе.

– Страшно! – засмеялась Шиловская. – Я тоже умираю от голода.

И они ринулись к столу.

– Показать, как голодный кот обходится с едой? – предложил он.

– Показать.

Булгаков весьма артистично показал кота, жадно уплетающего то, другое, третье, при этом грозно мурчащего – не подходи, всю морду исцарапаю! Но вот – прилив сытости, он отпрянул, с недоумением пригляделся к еде, принюхался, отведал еще кусочек и с брезгливой рожей, отряхивая лапу, отошел: как вообще едят, зачем? Придумают же, черти!

– Очень похоже, – от всей души смеялась Елена Сергеевна. – Вам бы роли исполнять.

– Котов?

– Да хотя бы котов, дети были бы в восторге.

– А удостоверение покажете?

– Какое?

– Что агент оперативного отдела.

– Дома забыла. А пистолет могу показать.

– Вам бы тоже роли исполнять. Там, в Александровском саду, я поверил. Чуть с ума не сошел, но поверил. Таксиста, стало быть, подкупили, пока я книги сдавать ходил. Ловко провернули розыгрыш.

– Розыгрыш? О нет, мальчик мой, вы еще не знаете чекистку Мадлену Нюренберг! Это прожженная бестия. Белогвардейцы трепетали при одном упоминании ее имени. Руки по локоть в крови.

– Да где же? – Он хватал ее нежные маленькие руки, целовал, притягивал к себе и снова увлекал ее на любовное ложе. Как много любовного голода накопилось в нем со дня их последнего свидания!

В тот день он вернулся из библиотеки слишком поздно, в три часа ночи. Любовь Евгеньевна вышла к нему навстречу сердитая, но он тотчас зашипел:

– Тиш-тиш-тиш! – и выставил целую сумку провизии и вина.

Дело в том, что, расставшись с тайным другом, он не мог допустить, чтобы огромное количество несъеденного и невыпитого осталось в полуподвале, понес законной супруге обильные остатки пиршества.

– Мака, ты стал любовником богатой совдамы?

– Тиш-тиш-тиш! Елисея ограбил. Пришлось превратиться в кота. Когти, знаешь ли, весьма удобная вещь для воровства.

Он проворно разделся и шмыгнул в кровать, но ограбление Елисеевского магазина не удовлетворило жену:

– Мака-врака, признавайся как на духу!

– Да Ильф и Петров к Демьяну Бедну затащили, – простонал спящий изменник. – Он на Волге коллективизацу проводил, свлчь, жратвы привез вагон. А у самого диабет, сам ничего не жрет, голодающ писатлям скармливает.

– Позвонить нельзя было?

– У него телефо не рабо… Диабетикам запреща телефо пользова…

Этого доброй Любаше вполне хватило, ей главное, чтобы объяснения хотя бы немного выглядели правдоподобно. К тому же запахи яств манили в гостиную, где вокруг принесенной сумки уже собрался консилиум из четвероногих специалистов по продовольственному снабжению молодой Советской республики. Флюшка успел выкогтить кусок куриной грудки, неопрятно обляпанной бешамелем. С семейством кошачьих пытался консолидироваться новенький – смешной рыжий щенок, но те его возмущенно отгоняли: куда прешь, рыло!

Именно из-за этой псинки Любочка и ждала мужа с нетерпением, но теперь решение судьбы животного откладывалось на утро.

Утром Мака выступал в халате, добродушный и взъерошенный:

– Это что еще за чудо собачьей индустрии?

– Я весь день ждала тебя решить этот вопрос. Вчера захожу в лавку к Арутюнову, а там какой-то партократ держит на плече этого большеглазика. И внимательный такой, сидит и всех покупателей изучает, типа, у кого какая платежеспособность. А я вчера у Чоноховых наконец пятерку из долга выцарапала. Песик так на меня посмотрел: «Вижу, мадам, вы не богаты, но щедры». Я этого партократа спрашиваю: «Скажите, что вы собираетесь делать с этим милейшим песиком?» – «Как что! В клиники отнесу, хотя бы пятак дадут». Так я ему гривенник сунула и получила себе это чудо. Что скажешь, Мака?

Что он мог сказать? История про партократа явно попахивала вымыслом. Партократами Любовь Евгеньевна называла всяких крупных мужчин, ставших хозяевами новой жизни и не вызывающих у нее симпатии. Скорее всего, щенок просто подобран на улице. Но, памятуя, что вчера он согрешил, Михаил Афанасьевич чувствовал обязанность проявлять филантропию, а заодно и собаколюбие.

– Грех, – сказал он.

– Что грех?

– Грех не оставить у нас в доме такое миломордие.

– Правда? – Любаша от счастья расцвела краше прежнего. Она и так хорошенькая, а когда от души радовалась чему-то, страшно хотелось целовать ее пунцовые щеки. – Ты – бог добра и понимания. Говорит тебе собака: «Гав, спасибо тебе, Мака!»

Они сели завтракать, и он смотрел на жену с умилением, какая она славная и легкая белая птица. И почему случилось, что в их жизнь, полную легкости и бесшабашности, вторглась Мадлена Нюренберг, и не просто вторглась, а явилась с ордером на арест: «Гражданин Булгаков, вы арестованы!» И он действительно арестован, вот ведь в чем весь ужас! Он от души любит Любашу, ему хорошо с ней, даже когда она в очередной раз в кого-то влюбляется, шут с тобой, но они, как ни крути, пара, удивительно подходят друг другу, два вертопраха, живущие в мире постоянного остроумия, шутейства, дуракаваляния. А без этого как можно продолжать любить мир и не возжелать себе смерти, когда отовсюду пинают, того и гляди, кипятком обдадут, как Шарикова, прохватит легкое, поползешь ты на животе, ослабеешь, и любой спец пришибет тебя палкой насмерть, а дворники с бляхами ухватят тебя за ноги да и выкинут на телегу!

За пять лет жизни с Любашей он привык к ее легкости, благодаря которой можно смиряться с целым морем бед, камнями и стрелами возмутительной судьбы, человечьими подлостями и пакостями. Еще недавно он и не представлял себе жизни без этой задорной девчонки, всегда подтянутой, как струна. Казалось, она ему навсегда. А что, сейчас не кажется? И сейчас он смотрит на нее и не видит без нее будущего? Ему тридцать восемь, ей тридцать четыре, все впереди, красота!

Но только как получается, что в яви он сидит и весело завтракает с одной, а втайне арестован, скручен и повязан другой? У него даже свидания с этой другой происходят в полуподвалах, почти темницах.

– За гривенник куплен, так и предлагаю дать ему прозвище Гривенник, – щебетала Любовь Евгеньевна, держа новенького у себя на коленях и угощая самыми лакомыми кусочками. Из тех яств, что вчера служили пиршеством в тайном полуподвале.

– Нет, Гривенник сюда не ложится, – возражал новый хозяин собаки. – Причудливая масть. Спаниель, а рыжие опалины, как у сеттера. Сколько племен тебя замутили, парень? Медный пятак ты, а не гривенник.

– Тогда пусть будет Пятак.

– Еще скажи, Алтын. Нет уж, звать этого прохвоста будем Бутоном.

– Каким еще Бутоном?

– Так звали слугу Мольера. Заодно никогда не забудем, когда он у нас появился. Когда его папочка работал над пьесой о Мольере.

– Дался тебе этот Мольер,