Иван Тургенев. Жизнь и любовь - Полина Ребенина

(Тургенев недомогает, его опять мучает подагра, и, вероятно, поэтому это письмо более сдержанное.)

Письмо № 6: «Еще одно письмо от вас, theuerste Freundinn (самый дорогой друг (нем.)! Право же, вы балуете меня, но я не противлюсь и прошу вас продолжать в том же духе. Если вы часто думаете обо мне, то и я могу вам сказать, что мои мысли не покидают Баден-Бадена. Вы хорошо знаете, что я почувствую себя счастливым лишь тогда, когда вернусь в мою милую маленькую долину. Рад узнать, что в доме произведены все необходимые переустройства. – Надо, чтобы всем у вас было хорошо. – Что до меня, нога моя немного побаливает, и я жду возвращения брата Боткина – он медицинская знаменитость, – чтобы посоветоваться с ним. Боль невелика и не мешает мне выходить из дому и ходить…

Завтра опять пойду в Сенат – вероятно, в последний раз. – Как видите, всё устраивается превосходно, и к возвращению моему не будет никаких препятствий. Через пять-шесть недель, самое позднее, si Dios quiere (если бог даст (исп.), буду иметь счастье увидеть вас; во всяком случае, отсутствие мое продлится не долее двух месяцев. – Я очень рад этому; тем более что мое присутствие здесь стало необходимым, и всякая проволочка могла бы иметь дурные последствия. Мое возвращение в Россию заставило умолкнуть кучу сплетен, столь же неприятных, как и глупых. Всё это я как-нибудь расскажу вам, сидя рядом с вами, в вашей милой маленькой гостиной. – Так что беспокоиться теперь уже не о чем; лишь немного терпения. Это слово я повторяю себе очень часто.

До завтра, дорогой и добрый друг. Положительно, не умею сказать вам, как много я думаю обо всех вас; право же, я всё время с вами. Прилагаемое письмецо отдайте детям; поцелуйте их за меня, передайте сердечный привет Виардо и другим. Нежно целую ваши руки».

Письмо № 8: «Theuerste Freundinn (самый дорогой друг (нем.), вот славное письмо, которое доставило мне такое удовольствие и такую радость! Но, право же, мне совестно, что меня так любят. – Я почти готов просить прощения – и в то же время чувствую себя таким счастливым! Благодарю, тысячу миллионов раз благодарю!

Теперь вы уже знаете, что мои посещения Сената кончились, и я волен уехать, когда мне вздумается. Боюсь, как бы наш издатель не стал очень тянуть. Что до моего дядюшки, то он будет здесь 5 февраля.

Пятница утром… Добрый день, meine liebste, theuerste Freundinn (мой самый любимый, дорогой друг (нем.). Погода опять стоит очень холодная – небо синее, улицы белые. Боюсь, как бы вы не простудились в ваших странствиях. Берегите себя, умоляю вас. В особенности ваша поездка в Бремен кажется мне такой далекой! – Итак, послезавтра вы уезжаете. А я, как вам известно, пять дней – с 5 по 10 марта по новому стилю – пробуду в Баден-Бадене или Карлсруэ. Что вы на это скажете? А затем твердо надеюсь в конце апреля возвратиться в Баден-Баден, чтобы оставаться там до бесконечности… А на это что скажете?

Надеюсь, что Виардо поправился; напишу ему завтра. Один очень знающий врач сказал мне, что эти ночные страхи вовсе не опасны, хотя довольно тягостны. Я тоже одно время был подвержен им.

А пока прошу вас передать от меня поклон доброй г-же Флинш. Я уверен, что у нее в доме вы будете как у Христа за пазухой. Говорю вам: до свидания, желаю быть совершенно здоровой и очень, очень, очень нежно целую ваши любимые руки».

(По-видимому, Тургенев получил заверения в любви от певицы. Но ему «совестно, что его так любят», откуда у него это самоуничижение, как будто только он обязан «очень нежно целовать» и обожать и не заслуживает ничего взамен.)

Письмо № 9: «Theuerste, beste Freundinn (самый дорогой, лучший друг (нем.) сейчас полночь, вы едете по железной дороге в направлении Эрфурта и Лейпцига – надеюсь, что вы спокойно спите, в то время как я мысленно сопровождаю вас и вижу вас отсюда закутанною в теплую шубу, с теплым пледом на ваших дорогих ногах, в полутемном и хорошо натопленном вагоне. – Если вы спите, является ли вам верный ваш друг в этом далеком Петербурге, неустанно прижимающий к сердцу ваше горячо любимое изображение и считающий дни, которые еще отделяют его от вас. – Будьте тысячу раз благословенны; пусть ваше путешествие будет удачным, пусть вам во всем сопутствует успех, а я по возвращении буду иметь счастье увидеть вас в добром здравии, бодрой и веселой и по-прежнему дарящей меня своей привязанностью, которая является самым большим сокровищем и единственной целью моей жизни!

Я получил сегодня ваше письмо, помеченное «маленькой гостиной, 25» – я написал вам два письма в Лейпциг – адресуя их П<олине> В<иардо>, знаменитой певице. Надеюсь, что они до вас дошли. Если же, однако, вы их не получили, скажу вам только, что мое дело в Сенате кончено – и я получил заверение, что мне не откажут в разрешении ехать, куда я захочу, даже за границу; вследствие чего я через месяц покину Петербург.

Привезу вам, коль скоро вы того желаете, собрание моих собственных фотографий. Мне очень жаль, что я не взял с собой фотографию Диди. Что касается вашей, то она – моя отрада, и ежедневно я подолгу и с удовольствием созерцаю черты этого лица, выражение которого трогает меня до глубины души и в котором я обнаруживаю каждый раз нечто еще более пленительное…

Один литератор из числа моих друзей, по фамилии Дружинин, умер сегодня утром. Он уснул спокойно, без страданий. Смерть – великая и ужасная вещь, и если бы она могла слышать то, что ей говорят, я умолил бы ее оставить меня еще на земле: я хочу видеть вас еще и еще долго, если это возможно. О мой дорогой друг, живите долго и позвольте мне жить подле вас. – Прощайте, до послезавтра. – Что до вас, то целую ваши руки mit Inbrunst (со страстью (нем.)».

Письмо № 10: «Дорогой и добрый друг, ваш триумф в Страсбурге обрадовал вас уж, конечно, не больше, чем меня, – и я напеваю слова старой немецкой песни: «О Strassburg! du wunderschöne Stadt!» («О, Страсбург! чудесный город!» (нем.). Теперь – черед Лейпцига, и я хорошо знаю, где будут мои мысли сегодня вечером. Смотрите только, не утомляйтесь и не хворайте; я непременно должен найти вас возможно более бодрой и цветущей. Через какой-нибудь месяц с небольшим. Ничего, ничего, молчание! – как говорит сумасшедший у Гоголя. Мне