Царь Иоанн IV Грозный - Александр Николаевич Боханов

«ясновельможных панов» всегда незримо стоял Католицизм, никогда не расстававшийся с сокровенной мечтой: окатоличить Русь. Для этого использовались скрытые источники информации и тайные рычаги воздействия на положение дел. Папский легат Антонио Поссевино в августе 1582 года говорил в Венеции, что «Московскому Царю жить недолго» и что «можно ожидать борьбы вокруг вопроса о престолонаследии»[567]. Подобное кое о чем говорит. Как минимум – об осведомленности о закулисной стороне состояния дел при Московском дворе, так как никаких внешних признаков для заключения о «скорой смерти» Царя не существовало. В этой связи можно предположить, что указанное «состояние дел» не только фиксировалось за границей, но там же в каком-то смысле и определялось.

Или вот другой пример из чуть более позднего времени. В начале 1591 года в Лондоне вышла книга английского «негоцианта» Джильса Флетчера «О Государстве Русском». В ней черным по белому написано, что Царский род «скоро пресечется со смертью особ, ныне живущих, и произведет переворот в Русском Царстве»[568]. В тот момент на Престоле восседал тридцатичетырехлетний Царь Федор Иоаннович и жив был еще в Угличе младший сын Иоанна Грозного – Царевич Дмитрий. Что это «пророчество» или знание развития сюжета?..

Вряд ли Старицкие и их симпатизанты напрямую играли по закордонным указаниям, хотя полностью исключить подобную версию не представляется возможным. Однако их желание расшатать устои самодержавной власти несомненно отвечало интересам и чаяниям иностранных ненавистников Руси-России.

Князь Владимир Андреевич Старицкий был символом, знаком и надеждой для всех ненавистников Первого Царя. Именно он был постоянным «контраргументом» личности Иоанна Грозного. И пока Владимир существует, всегда найдется некто, кто попытается претворить в жизнь потаенный боярский умысел: поменять одного правителя – «грозного», на другого – «благодушного». Симпатизирующий Старицким и вообще боярской фронде Пискаревский летописец прямо писал, что с началом Опричнины недовольные «стали уклоняться к князю Володимеру Андреевичу»[569].

В мае 1563 года на Ефросинью и ее сына был подан донос Иоанну Грозному старицкого удельного дьяка Савлука Иванова. Этот дьяк был посажен князем Владимиром Старицким в тюрьму в Старице, откуда он сумел переслать Царю «память» (записку), сообщая о том, что «княгиня Офросинья и сын ее князь Володимер многие неправды ко Царю и Великому князю чинят», а что за попытку известить о том Царя его (дьяка) «держат скована в тюрме». Дьяка извлекли из Старицкого острога и доставили «пред царские очи». Состоялось расследование. Какие конкретные показания дал упомянутый Савлук Иванов, неизвестно, но мать и сын Старицкие казни преданы не были (заступился Митрополит Макарий).

Обвиненная «в неправде», Евфросиния 5 августа 1563 года приняла постриг в Афанасьевском монастыре под именем Евдокии. Затем ей было позволено отправиться в основанный ею Воскресенский Горицкий монастырь и «поволи же ей Государь устроити ествою и питьем и служебники и всякими обиходы по ее изволению, и для береженья велел у нее в монастыре бытии Михаилу Ивановичу Колычеву да Андрею Федоровичу Щепотьеву да подьячему Андрею Шулепникову».

Опальной княгине было разрешено сохранить при себе прислугу и ближних боярынь-советниц, которым Царем было выделено несколько тысяч четвертей земли в окрестностях монастыря. «Монастырь стал быстро расти. И к 1569 году число инокинь… составило около 70 человек»[570].

Горицкий монастырь не стал для Ефросиньи местом тюремного заточения, ей разрешалось выезжать из него на богомолье в соседние обители. Как справедливо заключает исследователь, «постриг не остановил, однако, эту неистовую женщину»[571]. Гонения на родовитых в конце 60-х годов снова оживили старые боярские мечтания о «новом Царе»; князь Владимир опять превращался в «знамя борьбы».

6 сентября 1569 года скончалась вторая жена Иоанна – Царица Мария Темрюковна. Подозрение в ее неожиданной и скоротечной смерти пало на Старицких. Немцы Таубе и Крузе сообщали в своих записках, что один из дворцовых поваров, ездивший в Нижний Новгород за рыбой, донес, что князь Владимир дал ему ядовитый порошок и 50 рублей, велев отравить Царя[572]. Дознание было скорым и жестким: повар был пытан и казнен, а Старицкие объявлялись главными царскими врагами, которых надлежало извести.

История с рыбой имела вполне реальное обоснование. Именно этот «отравительный инструмент» был вменен Старицким, погубившим Царицу Марию. В Синодике опальных, казненных в 1569 году по делу Старицких, значатся: повар Молява (Ярыша Молявин), некий Еж-рыболов, Корыпана-рыболов и Федор-рыболов. Почему тут фигурируют эти «рыболовы»? Известно из записок иностранцев, что на царских трапезах последним блюдом подавалась сельдь особой породы из Переславля-Залесского – знаменитая ряпушка, которая всегда считалась «царской рыбой». Ее поставляли к царскому столу из Переяславского Горицкого Успенского мужского монастыря, расположенного на берегу Плещеева озера. Горицкий же Воскресенский монастырь, основанный княгиней Старицкой на Шексне – притоке Волги, снабжал кремлевскую кухню осетрами и стерлядями. Волжская же сельдь считалась «бешенкой» и признавалась опасной для жизни. Очевидно, волжская сельдь и попадала на царский стол под видом переяславской, чему способствовало совпадение названий монастырей, владевших рыбными промыслами…

В сентябре 1569 года князя Владимира, его жену (Евдокию Одоевскую. – А.Б.) и дочь вызвали в Александрову слободу и принудили принять яд, а «сына князя Василия и меньшую дочерь пощадил (Царь. – А.Б.)». Сын Василий Владимирович (1552–1574) не пострадал за дела отца и бабки, причем Царь вернул ему Старицкий удел, и он оказался последним старицким удельным князем. Дочь Мария Владимировна (1560–1597) была в 1573 году выдана замуж в Новгороде за верного Москве «Короля Ливонии» датского принца Магнуса (1540–1583), от которого родила двоих дочерей.

Царское возмездие настигло и Евфросинию Старицкую. Вот как об этом сообщает весьма критически настроенный к Первому Царю Пискаревский летописец, составленный в самом начале XVII века. «А мать князя Володимера княгиня Евдокея жила в Горах на Белоозере в девичьем монастыре Воскресения. И он (Царь. – А.Б.) послал по нее, и велел ее привести к Москве да на дороге велел ее уморити в судне, в избе в дыму. И положиша ее на Москве у Вознесения»[573]. Перед смертью княгиня-инокиня грозила Иоанну Васильевичу «Небесной карой в день Страшного суда»[574]. С проклятием на устах она и отошла в мир иной.

Об обстоятельствах смерти Ефросинии Старицкой до сего дня нет единого мнения. Бытуют разные «версии» ее смерти, как и количество погибших вместе с ней. Проанализировав все эти вариации, современный историк сделал единственно возможное заключение: «никто ничего толком не знает, но каждый (автор) стремится добавить еще одну-другую леденящую кровь сцену в этой исторической драме»[575].

Нет единого мнения и о месте погребения неистовой Ефросинии. Пискаревский летописец ясно указал, что ее похоронили «на Москве у Вознесения», т. е. в высококняжеской усыпальнице. Сын ее Владимир упокоился в Архангельском соборе. Сохранился саркофаг, на крышке которого значится: «Лета 7079 месяца ноября в 20 день пресавися княж Володимирова мать Ондреевича княгиня Ефросиня в