Гюстав Курбе - Герстл Мак

инспирировал этот „социалистический“ декрет и даже не голосовал за него. Этот декрет, как вы могли заметить, прошел 12 апреля [1871], а художник стал членом Коммуны лишь 20-го [sic! на самом деле — 19-го], после дополнительных выборов. Если 27 апреля Исполнительный Комитет поручил художнику привести декрет в исполнение, это было сделано только затем, чтобы сохранить те части [колонны], которые могли иметь художественное значение. [Тут Пиа допускает ошибку: Курбе послан был проследить за сносом особняка Тьера, а не колонны. 27 апреля Гамбон действительно предлагал ввести Курбе в комиссию по наблюдению за сносом колонны, но когда выяснилось, что работу выполняет подрядчик, предложение отпало]. Поэтому я не могу допустить, чтобы ответственность за разрушение колонны возлагалась на Курбе. В любом случае это дело моих рук. Я выступаю с этим заявлением искренне и добровольно на благо великого художника, которого пытаются [наши правители] разорить, после того как хотели убить. Надеюсь, что „Таймс“ поможет мне добиться справедливости для Курбе»[478].

Курбе немедленно подал апелляцию, но 6 августа 1875 года апелляционный суд подтвердил постановление. 19 ноября Дюваль сообщает художнику: «Департамент государственных имуществ только что запретил раздел наследства, оставшегося от Вашей матери… и Зели… Этот их ход помешает нам распоряжаться недвижимостью… Я со дня на день жду, что правительство потребует от Вас уплаты компенсации в размере 500 000 франков. Единственная наша тактика… выиграть время, ждать новых выборов [в будущем декабре] и новой Палаты. Тогда мы сможем решить, какие шаги предпринять в соответствии с обстоятельствами»[479]. В том же письме Дюваль сообщал, что торговец картинами Дюран-Рюэль, который должен был Курбе значительную сумму, ликвидирует свое дело; он, Дюваль, попытается взыскать долг: хотя правительство, без сомнения, конфискует его, это все-таки уменьшит компенсацию, которую с Курбе хотят получить; кроме того, эти деньги могут быть даже возвращены художнику, если правительство когда-нибудь откажется от претензий к нему.

В марте 1876 года Дюваль снова пишет: «Я получил от правительства предварительное требование на уплату 286 549 франков 78 сантимов… Вас обяжут уплатить их. Не вижу способа спасти Вас от этого»[480]. Неделей или двумя позже, вопреки совету Кастаньяри, Курбе составил (как всегда, с чьей-то большой редакторской помощью), опубликовал и распространил открытое письмо вновь избранным сенаторам и депутатам Национального собрания, многие из которых были более либеральны, чем их непосредственные предшественники: «Опыт уже долгой жизни избавил меня от многих иллюзий… но осталась одна, за которую я держусь, — вера в справедливость и великодушие французского народа… Вот почему я взываю к суду более высокому, чем все остальные. Я взываю к членам Собрания, избранным 20 февраля 1876 года, прося о пересмотре решения тех, кто был избран 8 февраля 1871 года»[481]. Далее Курбе изложил все уже знакомые аргументы в свою пользу, но письмо не возымело действия.

После неблагоприятного решения апелляционного суда Курбе — не совсем обоснованно — утратил доверие к своему поверенному Дювалю; впрочем, он — также без всяких оснований — не доверял и своему адвокату Лашо. 28 августа он жаловался Кастаньяри: «Я все еще в нерешительности и так встревожен, что не могу работать. Отец очень постарел и все пишет, чтобы я возвращался [из Швейцарии] теперь, когда [прежние реакционные] депутаты уже не сидят в Палате. Ну просто душа разрывается, и мне кажется, что мой поверенный в сговоре с Лашо, нарочно держит меня здесь как в плену. При наших знакомствах просто невозможно не добиться определенной гарантии [охранное свидетельство] или от министра внутренних дел, или от префекта полиции, настоящего письменного документа, чтобы предъявить его пограничной полиции и поехать отдохнуть во Франш-Конте. Вы с Э[тьеном] Бодри говорили мне, что сын г-на Дюфора [премьер-министра Жюля Армана Дюфора] может это устроить. Если не может он, найдутся другие; я написал об этом своему поверенному, но тот, по-моему, свинья и вор: он не пошевелился… Г-н Тьер приезжал посмотреть мою статую республики [Гельвецию] в Тур-де-Пельс; к счастью, ко мне он не зашел… В понедельник или вторник я поеду в Валлорб на границе… повидаться с отцом. Бедный старик чуть не умирает от горя и беспокойства. Он приедет потолковать о наших делах в Орнане»[482].

Дюваль тоже жалуется. «Два месяца подряд, — говорил он Кастаньяри 1 декабря, — я пишу г-ну Курбе и прошу ответить на очень важные вопросы. Он не подает никаких признаков жизни»[483]. Четыре дня спустя Курбе вторит ему: «Я не могу больше поставлять сведения. За три с половиной года я написал больше пяти томов [записок и воспоминаний]. И я никогда не мог добиться ни от своего поверенного, ни от адвоката, зачем должен был отправиться в изгнание и рискую ли сесть в тюрьму [вернувшись во Францию], если не смогу заплатить… Мой поверенный не дает мне совета и вообще не предпринимает никаких шагов; г-н Лашо делает и того меньше; в результате я, ничего не понимая в делах, стал поверенным своего поверенного… Под дамокловым мечом, который постоянно висит над головой, невозможно противостоять delirium tremens[484], отчаянию, отупению и, главное, сирене [алкоголю], а это сводит с ума. Работать невозможно и, в довершение всего, моя семья — в глубокой печали. Если в Париже [правительство] настаивает, чтобы я уплатил эту несправедливую компенсацию, я должен по крайней мере… при любых обстоятельствах сохранить свою мастерскую в Орнане (она была заложена в соответствии с законом еще до судебного преследования против меня); другой мне уже не построить… Если преследование обратят и на заложенное имущество, мне, видимо, остается лишь бросить живопись»[485].

Теперь правительство более точно определило стоимость реставрации колонны. 8 января 1877 года Курбе писал Кастаньяри: «Вы лучше, чем кто бы то ни было, знаете: я не могу уплатить 350 000 франков. Мне и без того трудно оплачивать поверенного и адвоката; сейчас я совершенно разорен и не продаю картин… Думаю, скоро настанет время выбросить все это из головы; должны же наконец кончиться все эти глупости, нескончаемые заботы, юридические документы, в которых я ровно ничего не смыслю и от которых, во всяком случае, не способен защищаться. Противоестественно так мучить человека в течение трех, нет, четырех лет!.. Вы — единственный из моих знакомых, кто помог мне в этой истории. Мы должны получить от Ж[юля] Симона [который сменил Дюфора на посту премьера] охранное свидетельство, разрешающее мне навещать семью, видеть, как она живет, успокаивать старика отца, подбадривать сестру [Жюльетту], посвятившую ему жизнь.