Жизнь в музыке от Москвы до Канады. Воспоминания солиста ансамбля «Мадригал» - Александр Н. Туманов

«Она и музыка и слово,

И потому всего живого

Ненарушаемая связь…»

Это документальная биография, в которой я хотел, по мере возможности, чтобы рассказ о жизни Олениной прозвучал ее собственным голосом и словами тех, кто ее знал, с минимумом моего авторского текста.

Суперобложка книги о Марии Алексеевной Олениной–д’Альгейм

Не могу не вспомнить в связи с книгой о дорогом друге Ефиме Григорьевиче Эткинде. Я послал ему манускрипт с просьбой просмотреть его, и буквально через день из Парижа получил его обратно с подробнейшими редакторскими пометками. После этой неожиданной помощи – я ведь ждал только общих замечаний – текст стал значительно лучше. Наша дружба продолжалась много лет. Дорогой, незабвенный Ефим Григорьевич! Мне удалось организовать приглашение Эткинда в университет Альберты в качестве гостя-ученого на три недели. Он должен был прочитать несколько публичных лекций, а также встречаться с академическим составом разных кафедр, аспирантами и студентами для консультаций и бесед. Никогда не забуду его лекций о Цветаевой, Маяковском и Блоке. После смерти Е.Г. вышел том воспоминаний его друзей и коллег, в котором была и моя статья Во имя славы и добра. Спасибо судьбе, что она позволила мне подружиться с Ефимом Григорьевичем.

Все три недели его пребывания Ефим Григорьевич проводил у нас с Аллой много времени. Мы говорили обо всем: о поэзии, его новых книгах, об общих знакомых, о Союзе и западе и о музыке. Его увлекли мои идеи о ведущей роли текста в вокальной музыке, и я помню один вечер, когда Е.Г. анализировал стихотворение Пушкина Бесы – у меня сохранился этот том из моего десятитомника с его пометками. Мы долго говорили о связях музыки и поэзии и вскоре Е.Г прислал нам свою книгу Материя стиха, в которой целый раздел посвящен этому. Он называется От словесной имитации к симфонизму: Принципы музыкальной композиции в поэзии, и там много идей, которые Эткинд высказывал, возбужденный, у нас в доме в Эдмонтоне в один из серых зимних дней.

Девяностые годы принесли много хороших новостей о нашем уже не маленьком Владике, который за все эти годы многого достиг. Владимир Александрович Туманов окончил университет Альберты, защитил магистерскую диссертацию по переводу с английского, русского и французского, и как раз в 93 г., когда я работал над публикацией моей книги, стал доктором философии по специальности Сравнительная литература. Он уже больше двадцати лет профессор университета Вестерн в г. Лондоне, Онтарио и опубликовал 6 книг, переведенных на двенадцать языков, воспитал двух детей, Александра и Ванессу. Его жена Лариса преподает французский. Для нас с Аллой это колоссальное удовлетворение. Итак, в нашей семье получилось три писателя: Алла, Владик и я.

Девяностые годы и конец восьмидесятых для нас с Аллой были знаменательны многими путешествиями, хотя начали выезжать из Канады довольно рано (уже в 1977 побывали в Израиле, потом в Нью-Йорке, затем в Бостоне и т.д.), но самые активные поездки были связаны с моими исследовательскими работами. В 1985 г. – Хельсинки (конгресс о преподавании русского языка), Стокгольм, Копенгаген, Женева; потом Советский Союз (исследование для книги), снова Финляндия, Германия, Париж. В Париже – пять раз (четыре для научных исследований), так что в последних посещениях он воспринимался, как свой город. Среди путешествий невозможно забыть поездки в Японию (Токио, Киото – научный конгресс, где я прочитал доклад о Носе Шостаковича), в Гонконг, Мексику, на Ямайку. Мы старались всюду, по возможности, ходить, а не ездить на общественном транспорт или такси. Так атмосфера города воспринималась острее, и мы увозили с собой незабываемые впечатления. Сколько мы видели архитектуры, искусства, слышали музыки, разных наречий и языков, пробовали разную еду!

В 90-е годы несколько раз побывали на Гавайях. И тут, кроме благостного воздуха и океана, мы видели замечательное искусство, не только гавайское, но и, неожиданно, древние скульптуры Азии и Китая (Будду VII века, китайских солдат, кажется, из зеленого малахита и десятки других работ, которые когда-то были вывезены за бесценок из Азии.

В 2000 г. книга об Олениной была переведена и опубликована издательством University of Alberta Press в переводе профессора Кристофера Барнса (Christopher Barnes). Лучшего переводчика невозможно себе представить: специалист по русской поэзии, прекрасно владеющий языком, как русскоговорящий!, да при этом еще и музыкант.

Русское название, не слишком ясное в английском переводе, было заменено на более понятное: Жизнь и творчество М.А. Олениной-д'Альгейм (The Life and Artistry of Maria Olenina-d’Alheim). Книга была немного дополнена новыми материалами.

Том в 360 страниц вышел с большим количеством (и лучшим качеством) фотографий, чем русское издание, помещенных не буклетом а в соответствии с текстом, большим количеством примечаний, индексом и приложением мастер-классов Олениной на английском и русском языках – вся эта роскошь – благодаря щедрому пожертвованию доктора Наталки Хоречко. Такова роль благотворительности в цивилизованной и богатой Канаде.

* * *

Я уже не работал в университете, выйдя на пенсию в 66 лет в 1996 и получив титул заслуженного профессора (Professor Emeritus). Но дел было много: вначале работа по подготовке перевода книги, а потом новый проект – создание и художественное руководство первым в Эдмонтоне вокально-камерным ансамблем, получившим название Кантилена (Cantilena). Кантилена (певучесть, связность, фразовое единство) это одна из основополагающих черт стиля бельканто. Отсюда и название.

Создание ансамбля было с одной стороны делом случая, а с другой – судьбой. Делом случая то, что в течение ряда лет я преподавал вокал в Консерватории Эдмонтона, и, уже после выхода на пенсию из университета, у меня появился студент, тенор Даррил де Волт, который в это время работал в хорошем полупрофессиональном хоре под названием ProCoro и мечтал стать певцом-ансамблистом. Его голос хорошо развивался, он знал многих певцов, и мне пришла мысль осуществить свою давнюю мечту – создать вокально-камерный ансамбль, который мог бы совмещать столь любимый мною репертуар Мадригала, но с более расширенным подходом к нему. В Москве мы ограничили себя только средневековьем, ренессансом и немногими произведениями барокко просто из страха, что если выйти, принципиально, за их пределы, то нас обяжут петь советскую музыку и песни о партии и Ленине. Здесь, на западе, можно петь, что хочешь и можно найти более широкий профиль камерной музыки. Я решил, что если удастся создать ансамбль, то мы будем петь все: и старинную музыку, и романтиков, и классиков, и авангард. Читатель, наверное, помнит, что еще в Торонто я пытался это сделать с Канцоной