Михаил Каратеев - По следам конквистадоров

Кроме этих автобусов, в Асунсионе ходило четыре номера трамваев. Один из них шел куда-то за город, мимо кладбища — к нему существовала черная прицепка-катафалк, которую можно было нанять для похорон «по первому разряду». Гроб с покойником ставили внутрь на специальную подставку, позади нее были скамейки, на которые усаживались провожающие, и трамвай, весело позванивая на перекрестках, мчал усопшего к месту последнего упокоения.

Кварталах в десяти от президентского дворца уже начинали попадаться немощеные улицы, обильно покрытые ямами и буграми. Еще немного дальше от центра о наличии и направлении улицы иногда приходилось догадываться только по расположению обрамлявших ее домов и лачуг. Местами здесь и в сухую погоду не может проехать даже ко всему привычный парагвайский автомобиль.

Во время сильных ливней, которые в Асунсионе не редкость, улицы становятся непроходимыми. По многим из них мчатся бурные потоки глубиной до метра, площади превращаются в озера. Движение в городе почти полностью останавливается, о пешем хождении нечего и думать: в те годы бывали случаи, когда на улицах люди тонули.

Канализации и водопровода тут не было. В наиболее благоустроенных домах имелись колодцы, но подпочвенная вода находится на большой глубине и потому в большинстве дворов устроены бетонные цистерны для сбора дождевой воды, а питьевую тогда покупали у водовозов, раза три в день проезжавших по улицам.

Архитектурный облик Ансусиона убийственно провинциален. Многоэтажных домов в мое время там не было, двухэтажные встречались только в центральных кварталах, а нормальный, почти стандартный тип дома — одноэтажный, поражающий своей неуютностью, как внутри, так и снаружи: здание длинной кишкой вытянуто в глубину двора и в нем от общего, открытого во всю длину навеса или балкона, отделяются, как стойла, мрачные и зачастую лишенные окон комнаты. Полы всюду каменные (деревянные съели бы муравьи), потолков нет вообще и прямо над головой, обычно на изрядной высоте, видны деревянные стропила с уложенными на них черепицами. В более приличных домах вместо потолков на соответствующей высоте натягивается холстина, снизу выбеленная известью.

Все оконные проемы снаружи защищены толстенными железными решетками, но в рамах почти нигде не видно стекол — очевидно, они считаются здесь излишней роскошью. И, по-моему, совершенно напрасно: в зимнее полугодие ночи тут довольно холодные, печей в домах, конечно, нет, и без оконных стекол приходится изрядно мерзнуть. Летом, наоборот, над городом висит одуряющая, беспросветная жара, в домах все открыто настежь и жизнь возможна только на сквозняке. Последний наметает в комнаты пыль и сухие листья, в дом забираются всевозможные насекомые и ищущие прохлады жабы, на кухне хозяйничают муравьи: человек постепенно свыкается с этой полушалашной жизнью и у него исчезает желание устроиться удобней и уютней. Летом, от одиннадцати до четырех часов дня — время самой отчаянной жары — магазины и учреждения закрыты, работы всюду прекращаются и публика погружается в спячку (так называемую сиесту). На улицах в эти часы не видно ни души и город кажется вымершим. К вечеру он оживает, незатейливые кафе наполняются публикой, а домоседы вытаскивают на улицу скамейки и стулья, а то и просто усаживаются на тротуаре, свесив ноги в канаву и подставляя облаченные в пижаму телеса под еле ощутимое веяние тянущего вдоль улицы ветерка.

В Асунсионе тогда проживало сотни три заброшенных сюда судьбою русских. Большинство из них постепенно устраивалось офицерами в армию или чиновниками в различные министерства. В местном университете было человек двенадцать русских профессоров. Парагвайцы относились в нашему брату очень хорошо и охотно принимали на службу, причем многим офицерам давали чины более высокие, чем те, которые они имели в русской армии, и никогда не ниже. Кроме Беляева, чин генерал-лейтенанта имел у них и Н.Ф.Эрн (оба на русской службе были генерал-майорами), позже произвели в генералы и некоторых подполковников.

Беляев и Эрн находились в смертельной вражде и, соответственно этому, вся русская колония Асунсиона была разделена на два непримиримых лагеря. Это обстоятельство усугубляло монотонную скуку жизни, в которой главным и почти единственным развлечением служили всевозможные пьянки — большие и малые, семейные и холостые, мирные и скандальные, организованные и экспромтные… Впрочем, со всем этим мы детально ознакомились уже значительно позже, когда смогли выбраться из дебрей, в которые нас теперь везли.

Когда мы возвратились в порт, уже смеркалось. К этому времени группа погрузила весь наш трюмный и ручной багаж на небольшой колесный пароход «СанХосе», на котором нам предстояло еще трое суток плыть вверх по реке Парагваю.

По величине и удобствам этот пароход не шел ни в какое сравнение с предыдущим, но и отношение к нам тут было совершенно иное. Ехали мы все по третьему классу (надо сказать, что второго на здешних пароходах вообще не существует), но капитан без всяких просьб с нашей стороны и без какой-либо доплаты всем семейным предоставил пустующие каюты первого класса, выходившие на чистую, верхнюю палубу, а холостым разрешил расположиться на этой же палубе и в столовой первого класса, где имелся скромный, но чрезвычайно дешевый буфет.

Эту любезность капитана мы оценили в полной мере, когда ознакомились с условиями путешествия в третьем классе. Никаких кают и даже трюмов там не полагалось: на нижней палубе, невероятно грязной и сплошь заваленной дровами, клетками, ящиками и мясными тушами, пассажиры — крестьяне и солдаты — ютились кто где горазд. К тому же тропическая жара тут усугублялась непосредственным соседством с пароходной кочегаркой.

Когда мы отшвартовались, было уже совсем темно и вскоре последние огни Асунсиона скрылись за поворотом реки. Устроившись в каюте и облачившись в пижаму, я вышел на палубу покурить. Была нежаркая лунная ночь, вокруг стояла первозданная тишина, нигде не виднелось ни огонька и пароход скользил так близко от одетого девственным лесом берега, что временами казалось — на него можно перепрыгнуть.

На рассвете всех жестоко искусали москиты. Эти крошечные насекомые, почти невидимые простым глазом, кусаются так, что по сравнению с ними самые свирепые комары кажутся невинными мотыльками. К счастью, появляются они только на вечерней и утренней заре, и то не всегда. Их укусы вызывают опухоль и нестерпимо чешутся в течение несколько дней. Наших дам они первое время — пока не выработался известный иммунитет — доводили до совершенно болезненного состояния.