Михаил Каратеев - По следам конквистадоров

В этом ему в какой-то мере помогало, вернее, шло навстречу правительство, ибо малонаселенному и покрытому лесами Парагваю нужны были люди, в особенности земледельцы. Но хотя Беляев и именовал себя «директором колонизации», в сущности на этом поприще он действовал как частное лицо. Это стало совершенно очевидным, когда появилось еще несколько таких же колонизаторов, которые вступили в жесткую конкуренцию с организацией генерала Беляева, и для привезенных ими колонистов получили от правительства то же самое, что получал и он для своих, т,е. фактически только землю, ибо все остальное витало в области посулов и обещаний, которые никогда не исполнялись. Кто в этом виноват, и что было действительно обещано правительством, а что от его имени самими колонизаторами, для нас навсегда осталось тайной.

Не подлежит сомнению, что все эти предприниматели, включая, конечно, и Беляева, на колонизации что-то и как-то зарабатывали, хотя дружно отрицали это, утверждая, что ими руководит вполне бескорыстная любовь к ближнему, т. е. к нашему брату, русскому эмигранту, который только в лесах Парагвая может обрести свое счастье.

— Но в Чако все же есть какое-то население? — спросил я. — Почему, собственно, его называют необитаемым?

— Ну, тут, конечно, подразумевается отсутствие оседлого населения, — ответил Беляев. — Его там действительно нет, если не считать менонитских колоний, образовавшихся несколько лет тому назад и сосредоточенных фактически на пятачке. Но в лесах живет довольно много кочевых индейцев, которые до моего появления не имели никакого контакта с цивилизованным миром. И это неудивительно, ибо их тут и за людей не считали — «индио» это в Парагвае одно из самых оскорбительных ругательств. Обидеть индейца, даже пристрелить его, — это тут, в глухих углах еще и сейчас считается чуть ли не богоугодным делом, и власти на такие явления смотрят сквозь пальцы. А вместе с тем, нет в мире народа, равного индейцам по благородству, честности и душевной красоте! Есть у них и своя оригинальная культура, например замечательные сказания-поэмы и красивейшие легенды, в которые они облекли свою древнюю историю. Я изучил их язык и многое записал, даже в стихотворной форме перевел на русский большую поэму «Амормелата», а сейчас работаю над составлением их словаря и грамматики. Не хвастаясь скажу, что я не только изучил и приручил индейцев Чако, но и построил первый мостик взаимопонимания, связи и нормальных отношений между ними и парагвайцами. Индейцы — это мои лучшие друзья, и покорил я их лаской, как больших детей. Они меня настолько любят, что нередко проделывают тысячеверстный путь пешком, чтобы со мной повидаться. И в такие дни мой двор в Асунсионе превращается в настоящий индейский табор.

— А к какому племени принадлежат эти индейцы? — спросил кто-то из слушателей.

— Чимакоки. Некогда это было многочисленное и воинственное племя, родственное гуаранийскому. Сейчас, конечно, их осталось сравнительно немного. Делятся они на несколько кланов, каждый из которых носит название какого-нибудь животного. В одном из них меня даже провозгласили кациком.

— В каком же именно, ваше превосходительство? — спросил я.

— В клане Тигров[1], — с достоинством ответил генерал.

На многих лицах при этом появились сдержанно-иронические улыбки: маленький, щуплый и благодушный Беляев был похож на тигра как гвоздь на панихиду. Дома жена его ласково называла Заинькой, и это подходило к нему гораздо больше.

Тут тоже следует сделать некоторые пояснения. Увлечение Беляева индейцами в Асунсионе всем было хорошо известно и служило предметом всевозможных острот и насмешек, впрочем, почти всегда добродушных. Довольно многочисленные группы чимакоков действительно, 2–3 раза в год приходили в столицу и располагались на генеральском дворе. Но, по общему мнению, влекла их сюда не столько любовь к бледнолицому брату Беляеву, сколько желание разжиться некоторыми полезными вещами. Являлись они из Чако в настолько декольтированном виде, что полиция их в город не впускала, и темной ночью они тайком пробирались к генералу в сад, который был окружен высоким забором. Троих или четверых он снабжал своими старыми штанами или пижамами, таким образом они получали возможность выйти на улицу и, ходя по домам, выпросить какие-нибудь обноски для всех остальных. После этого индейцы небольшими группами обходили город и с благодарностью брали любой хлам, который им давали: старое тряпье, дырявые соломенные шляпы, консервные банки, бутылки и т. п.

Глядя на этих несчастных людей в дни нашего просвещенного гуманизма и всяких возвышенных деклараций, проделывающих пешком тысячи километров ради подобных приобретений, легко можно было себе представить степень их бесправия и ту ужасающую нужду, в которой они жили.

И многое следует простить Беляеву за то, что он первый из «больших начальников» отнесся к ним по-человечески и действительно сделал все, что было в его силах, чтобы им помочь и облегчить их участь.

Какими чувствами платили ему индейцы, наглядно показало дальнейшее: когда Беляев умер, горевало и оплакивало его все племя. Вожди чимакоков явились в Асунсион и выпросили его останки, которые с величайшими почестями перевезли к себе. Позже некоторые русские видели его могилу в Чако, она охраняется как святыня и служит предметом поклонения и паломничества.

Воистину невообразимой может оказаться человеческая судьба. О русском генерале Беляеве как таковом через два-три десятка лет исчезнет всякая память. Но как индейский кацик — друг и благодетель этого народа — он не будет забыт, пока на земле останется хоть один чимакок. Рассказы о нем, обращаясь в легенды, будут передаваться из поколения в поколение и может быть настанет такой день, когда в Чако ему воздвигнут памятник как индейскому национальному герою.

Город Концепсьон

Утром двадцатого октября «Сан-Хосе» прибыл в Концепсион и наше сорокадневное путешествие закончилось.

Никакой пристани тут не было, пароход просто приблизился к берегу на расстояние, позволившее перебросить на землю сходни. Отсюда вела вверх довольно длинная и крутая лестница, поднявшись по которой мы очутились на пыльной таможенной площади.

Здесь нас ожидала большая группа горожан, среди которых виднелось несколько офицеров и много празднично одетых дам. Как оказалось, это были все сливки местного общества, во главе с губернатором. Встреча была в высшей степени сердечной, и вряд ли кто-либо мог оценить это лучше, чем мы, всюду привыкшие наталкиваться на явное или плохо скрытое недоброжелательство. Было ясно, что тут в нас видят не конкурентов в борьбе за существование, приехавших отбивать у кого-то хлеб, а новых сограждан, пополняющих собой скудные фонды местных культурных сил и вносящих своим приездом свежую струю в монотонную жизнь этого провинциального захолустья.