Королева скандала - Пол Джилл

Сьюзи поднялась на ноги и открыла шкаф. Рэйчел заметила, что там было мало одежды. Может быть, с десяток платьев. Она предположила, что в сто лет уже не нужно многого.

Сьюзи передала сумочку бабушке. Это был стильный клатч с черепаховой застежкой, и Рэйчел попробовала угадать, из какой эпохи была эта вещица. Она предположила — 1930-е. И ее догадка вскоре подтвердилась.

— Уоллис подарила ее Мэри на сороковой день рождения в 1936 году, за два дня до их грандиозного скандала, после которого они разошлись в разные стороны. Конечно, после этого Мэри уже не хотела оставлять ее у себя и отдала мне, но я никогда ею не пользовалась. Какая-то она невезучая. Теперь я просто храню в ней фотографии.

Она расстегнула замочек, вытащила пачку чернобелых фотографий с замявшимися уголками и протянула ее Рэйчел. На первой же фотографии был Эрнест Симпсон. Его можно было сразу узнать по черным гладким волосам и усам. Рядом с ним стояла улыбающаяся Мэри и держала на руках младенца в крестильной рубахе.

Кое-что еще привлекло внимание Рэйчел в этой пачке фотографий: краешек визитной карточки Констанции Спрай с овальным рисунком из старомодных розочек. Рэйчел показала на карточку:

— Сьюзи рассказывала вам, что я нашла в доме костюм от Мейнбохера, который, видимо, принадлежал Уоллис?

Элеанор кивнула:

— Все правильно. Он пришел от портнихи Мэри. Она копировала его. И я нашла его только спустя долгие годы. Оригинал мне был мал, а копию я некоторое время поносила. Мне очень нравились цвета: розовый, фиолетовый и абрикосовый.

Рэйчел продолжила:

— Я спросила, потому что в кармане юбки Уоллис была карточка флористки, такая же, как эта. На ней было написано: «А теперь ты нам доверяешь?» Мне кажется, теперь мы никогда не узнаем, что это значило.

Элеанор вытащила из своей пачки фотографий еще одну карточку Констанции Спрай и передала ее Рэйчел, На ней, похоже, тем же почерком было написано: «До встречи в Берлине». Рэйчел вопросительно посмотрела на свою собеседницу.

— Иоахим фон Риббентроп, — пояснила Элеанор. — У них с Уоллис был роман. Мэри не знала, так ли это, а я была уверена, что так. Эта карточка находилась в букете, который он прислал Уоллис в 1936 году, за год до того, как они с Эдуардом встретились в Берлине с Гитлером. Это доказывает то, что они планировали поездку задолго до отречения.

Алекс понял связь и посмотрел на Рэйчел.

— В доме герцогини Виндзорской нашли браслет с подвеской в форме сердечка, — произнес он, — на котором была выгравирована буква «J» с одной стороны и число XVII — с другой.

— Это от него, — кивнула Элеанор. — Он посылал ей букеты из семнадцати роз. Предположительно потому, что именно столько раз они переспали. Эрнест считал, что это число имело отношение к карточному долгу, но вряд ли она рассказала бы ему всю правду, верно? — Элеанор с отвращением покачала головой. — Риббентроп немилосердно на нее наседал, чтобы добраться до Эдуарда. Они оба были у него на крючке. Я всегда думала, что рано или поздно опубликуют какие-нибудь секретные министерские документы или раскопают нацистские бумаги, которые докажут, что они помогли немцам. Может быть, я этого уже не застану, но, возможно, застанете вы.

Алекс взглянул на Рэйчел:

— Похоже, это станет моим следующим проектом. Может быть, я покопаюсь. Слегка, ненавязчиво.

Глава 68

Лондон. Апрель 1941 года

— Есть, скажу я тебе, в этой войне и одна хорошая сторона, — усмехнувшись, сказала Мэри одной из своих сослуживиц в банях. — Благодаря продовольственным пайкам я прилично похудела. Я называю это гитлеровской диетой.

— Я тоже немного похудела, — ответила ее приятельница, подергав себя за свободно болтающийся на талии пояс. — Всегда питала слабость к тостам с джемом, но я ненавижу этот государственный серый хлеб, и не стало сахара, чтобы сделать джем.

— Ты бледная, Мэри. — Кто-то вмешался в их разговор. — Свечку жгла?

— Да, пожгли немного, — ответила Мэри. — Надо попробовать побольше спать. Вы слышите люфтваффе? — Она запрокинула голову и всмотрелась в небо.

Контактируя с таким большим количеством разных людей, она часто подхватывала простуду, и у нее постоянно болело горло или появлялся сильный кашель, но у Эрнеста организм, по счастью, оказался крепким, потому что он никогда не заражался от нее. Она одна хлюпала носом и боролась с болезнями всю зиму напролет.

Серая, мрачная погода сменилась весной почти в одночасье. Однажды солнечным утром Мэри вышла из дома и почувствовала в воздухе запах весны, а в лицо повеяло теплом. Она засмеялась, увидев, как прямо у ее ног на тротуаре совокуплялись два голубя: самка развернула хвостовые перья веером, а самец напрыгнул на нее сверху всего-то секунд на пять и улетел прочь.

— Бедняжка, — успокоила она птицу, — вот он грубиян!

Мэри шла к сэру Ланселоту Баррингтону-Уарду на плановое обследование, которое она должна была проходить каждые полгода. И поскольку результаты предыдущего осмотра оказались исключительно хорошие, то никаких волнений на этот счет у нее не было, и Эрнест не стал из-за этого отлучаться с работы.

— Как долго вы уже так кашляете? — спросил сэр Ланселот, прослушивая Мэри стетоскопом.

— Почти всю зиму с переменным успехом, — ответила Мэри и рассказала о своей работе по оказанию первой помощи.

— Вы очень похудели, — констатировал он. — Ночной потливостью не страдаете?

— Только если фрицы совсем уж рядом сбрасывают бомбу, — сказала она. — А что?

— Я хочу сделать кое-какие анализы, — сказал доктор и, увидев тревогу на лице Мэри, добавил: — Просто для верности.

В тот день у нее брали всевозможные анализы, делали рентген, а когда потом пригласили другого врача, который тоже ее осмотрел, она занервничала.

— Вы можете мне хотя бы сказать, что именно вас смущает? — спросила она.

— Может, вызовем мистера Симпсона? — вместо ответа спросил сэр Ланселот. — Хотите позвонить ему?

— Нет. Я хочу, чтобы вы сказали мне, что вы у меня подозреваете. Я справлюсь.

И тогда сэр Ланселот сказал ей, что они считают, что рак дал метастазы в легкие и нужно срочно делать операцию.

Когда Мэри пришла в себя после операции, Эрнест был рядом и держал ее за руку, и по его лицу она поняла, что дела не очень хороши. Он никогда не умел притворяться. Только что она была женой и матерью и могла прожить еще двадцать или тридцать лет, а в следующий миг почву словно выбили у нее из-под ног. Тогда она приняла решение не давать себе плакать и стенать, а попытаться использовать оставшееся время наилучшим образом. Была война, и кругом было много страданий.

— Сколько мне осталось? — спросила она у сэра Ланселота, когда он пришел проведать ее.

— Господи, дела не так плохи, — заверил он ее. — Мы удалили все, что могли, и теперь, как только вы оправитесь от операции, начнем курс радиотерапии. Это лечение хорошо помогает всё почистить и убрать оставшиеся раковые клетки. Будете приезжать в больницу каждый день в течение фех недель, а сама процедура занимает всего час. Настройтесь на лучшее, миссис Симпсон. Смотрите в будущее.

Радиотерапия была ужасна, будто кожу жгли огнем, и на груди оставались страшные красные ожоги, не дававшие Мэри спать по ночам. Она сразу прониклась сочувствием ко всем своим пациентам, поступавшим на станцию первой помощи с ожогами, к их стенаниям и сочащимся ранам. Как им удавалось быть такими терпеливыми?

— Как только я закончу курс радиотерапии, я хочу поехать к Уислбинки, — умоляла она Эрнеста. — Ты можешь переправить меня в Америку?

Эрнест сомневался:

— Это будет рискованно. Атлантика патрулируется немецкими подводными лодками, поэтому пассажирские перевозки остановлены.

— Я должна увидеть своего мальчика, — твердо сказала она. — Ты найдешь способ, я знаю.

Эрнест наводил справки в Адмиралтействе, но безуспешно, а Мэри день ото дня становилась всё слабее. К июню она уже почти не могла ходить из-за одышки. Большую часть времени она проводила лежа на кушетке в гостиной, писала письма сестрам и составляла завещание. Она рассказывала о своей болезни далеко не всем подругам, потому что ей не хотелось никого смущать и заставлять мучительно подыскивать сочувственные банальности. С Эрнестом ее состояние они тоже почти не обсуждали. Только исключительно практические вопросы: например, о найме постоянной сиделки, которая будет жить в доме. Мэри старалась поддерживать жизнерадостный настрой, но ее тоска по Уислбинки с каждым днем становилась сильнее, пока не дошло до того, что она не могла думать больше ни о чем другом.