Комплект книг Дианы Машковой - Георгий Гынжу

Тане и говорит: «А сочините мне тоже стих! Почему только Соне?» Но тетя Таня ему ответила: «Сережа, стихи сочиняют только хорошим детям». Мне было так приятно это услышать! Она не стала сочинять стихи всем подряд. Написала одной только мне.

С тетей Таней я так и дружила – с первого до четвертого класса. И вот однажды, в третьем классе, она меня заранее предупредила, что хочет приехать в детский дом в свой выходной, чтобы со мной погулять. Это было первый раз в моей жизни – чтобы кто-то из взрослых предложил мне прогулку. Я обрадовалась невероятно. И вот этот день настал. Тетя Таня приехала.

Я сидела, ждала ее в коридоре: ничего другого делать просто не могла. Сердце громко стучало в предвкушении важной встречи. Я чувствовала, что это очень серьезный в жизни момент. И вот я увидела в окно, как она входит в калитку, как поднимается на крыльцо. Тревога во мне нарастала и нарастала, сердце уже колотилось как бешеное. Она поднялась на наш этаж, подошла ко мне, поздоровалась, и тут меня как будто парализовало от страха. Сердце заходилось в груди. Ладони вспотели. Неожиданно для самой себя я внутренне запротестовала. Я боялась всего, что может из этой прогулки вырасти. А вдруг она будет приходить за мной снова и снова? А вдруг моя собственная мама станет меня искать в это время и не найдет? И пока мы с тетей Таней шли по нашему коридору, чтобы отпросить меня на прогулку у воспитательницы, я все время про себя повторяла: «Хоть бы не отпустили! Хоть бы не отпустили!» Эта фраза пульсировала в голове помимо воли, меня разрывало на части. Я очень хотела пойти погулять с тетей Таней и в то же время жутко этого момента боялась. И вот, наконец, тетя Таня подошла к воспитательнице, чтобы задать свой вопрос. А я осталась ждать ее в самом начале нашего коридора.

– Можно я возьму Соню с собой на прогулку?

– Это еще зачем? – насторожилась воспитательница.

– Ну как, – растерялась тетя Таня, – сходим с ней в магазин. Пройдемся.

– Нет, – отрезала воспитательница, – документы у тебя на ребенка не оформлены, какое право я имею ее отпустить?

– Нууу…

– Ты разве не знаешь, что плохо, если у сотрудников складываются личные отношения с кем-то из детей, – добавила она шепотом, в надежде, что я не услышу, – это же неприлично!

– Так, значит, нельзя? – Тетя Таня как будто не слышала, погруженная в свои мысли. – Мы тут неподалеку.

– Неподалеку – это на территории, – железным голосом ответила воспитательница, – а за забор выводить ребенка без оформления документов нельзя!

И после этих слов я выдохнула с облегчением.

Спустя много лет мне удалось разобраться в своих чувствах: страх перед новой жизнью, о которой я тогда ничего не знала, оказался во много раз сильнее желания общаться с приятным мне человеком. Пусть уж лучше все остается как есть. В детском доме, по крайней мере, все знакомо. А что такое семья? Я же понятия об этом не имела.

Мы ходили с тетей Таней по территории, она мне что-то рассказывала, а я впервые в жизни поймала себя на новой мысли: «Не хочу, чтобы меня кто-то забрал!» Я до смерти боялась выходить за ворота детского дома. Я не знала, что за забором. Там пролегала чужая территория, к встрече с которой я была не готова. Меня пугали незнакомые люди, страшили неизвестные правила и порядки, я не знала, как себя вести за пределами детского дома. Что можно или нельзя делать? О чем принято или не принято говорить? Уже в младшей школе я возвела вокруг себя гигантскую защитную стену и никого к себе не подпускала. Да, мы стали преданными подругами с тетей Таней, она мне нравилась, и я понимала, что она очень добра ко мне. Но это не значило, что я готова довериться ей настолько, чтобы выбраться из кокона, в котором тогда жила. Страх оказался сильнее меня. Я могла уйти из детского дома только с одним человеком на свете – собственной мамой. Только она смогла бы меня в незнакомом мире защитить.

Однажды мы с тетей Таней об этом поговорили. В тот день быстро помыли посуду и просто сидели рядом, болтали обо всем. Это был последний год нашего общения, я училась в четвертом классе.

– Соня, – позвала она, и я услышала, как ее голос дрогнул, – ты хотела бы я жить в моей семье? Стать моей… дочкой.

– Нет. – Я не задумалась ни на секунду.

– Почему? – растерялась она.

– Потому что у меня есть своя мама, – честно сказала я.

О маме я думала постоянно. Все время ее ждала. Не проходило ни дня, ни часа в детском доме без мыслей о ней. Я вглядывалась в лица всех темноволосых женщин, искала ее черты.

А еще я думала о том, что не могу предать коллектив. Что скажут другие дети, если я соглашусь на семью? Брошу своих товарищей в детском доме? Тогда мне уже не будет здесь жизни. Меня затравят.

У нас каждый, кто уходил в семью, моментально становился предателем: «Если его забрали, значит, он всех нас тоже должен был забрать! Потому что мы вместе. А иначе – предатель!» Тех детей, которые начинали общаться с семьей, мы жестко наказывали. Но в семьи дети тогда уходили очень редко. Я лично помню только три случая, когда детей усыновили – одного нашего Сережу, Аленку и Сашу из другого класса, на год старше. Хотя у нас постоянно ходил в детском доме специальный дяденька, который всем предлагал уехать в Америку. У нас тогда весь детский дом переписывался с американцами. И я ни разу не видела за одиннадцать лет, чтобы ребенка усыновила русская семья. Я раньше думала, что русским нельзя забирать сирот, мы – для американцев и итальянцев. И, только когда я уже вышла из детского дома в 2011 году, все как раз началось. Стали появляться русские семьи.

Зато из семей, наоборот, дети постоянно к нам прибывали. За начальную школу наш класс вырос в два раза. У кого мама умерла, кого от бабушки забрали, у кого еще какая-то беда. Мы в подробности не вникали. Но «домашних» всегда очень жестко проверяли на прочность – подставляли, говорили про них воспитателям гадости. Мочили мягкие игрушки и засовывали им в постели. Высыпали всю соль им в суп. Просто за то, что они из семьи, а мы – нет. Сама я так не делала, но много раз за этим наблюдала и всегда считала, что это правильно, что так надо учить этих «домашних». Спасти семейного ребенка в детском доме могло только одно – если он задаривал всех нас сладостями и деньгами. А нет – мы легко доводили «новеньких» и «предателей» до нервного срыва. Иногда даже воспитатели и администрация чувствовали, что ребенок от наших выходок уже на грани, что его могут затравить здесь до смерти. Тогда его спасали – организовывали путевку в какой-нибудь санаторий. Несколько месяцев его нет, а потом он возвращается, и уже почти как свой. За это время страсти стихали. Худо-бедно, но мы принимали новичка. Приступали к следующей, более свежей «жертве».

Только благодаря Ларисе Евгеньевне, нашей первой воспитательнице в школьном отделении детского дома, мы постепенно перестали относиться к новеньким как к отбросам. Она стала готовить нас к приходу «домашних» детей. Говорила, что всегда с интересом нужно настраиваться на новых людей, новые знакомства. Мы так и стали относиться, с любопытством. Правда, я все равно всем «домашним» завидовала – их навещали мамы, бабушки, дедушки. И я, глядя на них, каждый день вставала у окна, смотрела на калитку детского дома и думала: «А вдруг сейчас войдет моя мама!» С семи лет так и стояла у подоконника, ждала. Надеялась. «Вот придет моя мамочка, заберет меня, и я не буду спать в тихий час». Мысленно я постоянно рисовала портрет своей мамы.

Сейчас я уверена, что представляла саму себя, только взрослую: высокую темноволосую женщину с доброй улыбкой. Я искала маму везде, куда нас выводили из детского дома, – в театрах, музеях, общественных местах. Всматривалась в лица темноволосых женщин и ждала. Даже не сомневалась,