Памяти солёная волна - Станислав Митрофанович Сахончик

Парнишка молча потупился и едва не заплакал. Его отловили в степи, где он безмятежно пас баранов, и на вертолёте доставили в другую, чужую и непонятную жизнь.

«Проскочив» десяток узбеков и обозвав одного (по аналогии) Полупердыевым, Мишель утомился и потребовал предъявить ему чукчу Пырэу.

Однако вошёл совершенно славянского вида кучерявый парень, с носом картошкой. Капитан удивлённо на него воззрился.

– Национальность?

– Молдаванин

– Ни хрена не пойму: писатель Рытхэу – вроде как чукча, а Пырэу – так почему-то молдаванин. А что твоя фамилия обозначает?

– По-молдавски «рыу» – река, а «пырэу» – ручеёк!

– Н-да, явно не чукча. Жаль, а то у нас на свинарнике один коряк обитает. Оленевод, мля! Свиней лихо арканом ловит – форму, стервец, поддерживает… К ракете же его не подпустишь – шесть классов и коридор, но скотину здорово понимает. Всё по напарнику скучает, в одиночку-то про тундру петь скучно. Он поёт, свиньи с испугу визжат. Красота… Интересно, кто же тогда итальянец? А давай-ка его сюда!

Вошёл высокий парень, сильно смахивающий на японца.

– Фамилия?

– Надзира По-ни-ни

– Имя?

– Владимир.

– Национальность?

– Кореец! С Сахалина. Но можно считать хохлом – призвался из Киева!

– Да что за невезуха такая – никак отгадать не могу. Старею, видать!.. Давай Рокоссовского с Малиновским, у меня уже плохие предчувствия. Сегодня явно не мой день.

Вошли два не совсем типичных бурята, лет по двадцать пять.

– Откуда такие фамилии, ребята?

– А у нас в улусе после войны «рокоссовцы» стояли!

– С вами понятно… Стас! – (Это уже мне). – Выясни, кто такие Шкарапуз и Бздюлёв – и хорош с загадками на сегодня. Утомили, мля! Дальше вы уж сами.

Я выяснил. Шкарапуз был из «западенских» хохлов. А вёрткий маленький русак Бздюлёв, с детдома привыкший к повседневному отстаиванию своего достоинства, утром в одиночку отметелил пятерых узбеков, слишком уж буквально понявших его фамилию.

Так что судить о человеке по одной фамилии – очень даже опрометчиво! Особенно в армии.

Господа офицеры

Полковые офицеры-медики, наши отцы-командиры, были хорошими врачами и вполне нормальными мужиками. Хотя и весьма своеобразными.

Начмед майор Кулешов был в своё время сразу после института отловлен военкоматом где-то в подмосковной деревне, где он скрывался, и поставлен перед выбором – или немножко посидеть, или славно послужить. Как человек разумный, он выбрал второй вариант и без особой охоты отправился на Дальний Восток, в захолустную Промысловку.

Человек невозмутимый и гуманный, он спокойно тянул служебную лямку, философски относясь ко всякого рода военным заморочкам. Своим беспрецедентным доверием он ставил нас, солдат-срочников, в такое положение, что подвести его было просто немыслимо. Даже спирт доверял. Мы порой добросовестно сидели в санчасти, имея на руках по дюжине увольнительных с печатями и подписями и с открытой датой. Уважали майора и не хотели подставлять. А после службы дружно шли поступать в мединститут, чтобы стать такими же врачами.

Капитан Мишель – по жизни «пофигист» и мастер эпатажного поведения – проявлял чудеса хладнокровия во время экстремальных ситуаций. Мы с ним однажды по уши в крови помогали мужикам, придавленным перевернувшимся трактором, и там я увидел его настоящее лицо. Полнейшее хладнокровие и чёткие действия в условиях воплей и бабьих причитаний. Не смогли спасти только одного, с безнадёжно раздавленным углом кабины горлом.

Однажды к нам на пополнение прибыл ещё один оригинал. Врач-терапевт из солнечной Одессы Боря Зильберблюм, кучерявый весельчак и умница, с наивными книжными представлениями о военной службе, был призван на два года и отправлен на аэродром ПВО «Великая Кема» на побережье. На аэродроме базировался полк безнадёжно устаревших к тому времени истребителей МиГ-17, наспех переделанных в штурмовой вариант установкой НУРСов и бомбовыми подвесками. По замыслу наших стратегов весь этот хлам должен был (в случае предстоящей войны) раздолбать лихим штурмовым ударом ближайшие вражеские аэродромы, причём горючего на обратный путь заведомо было в обрез, а брони не было вовсе. Шансов вернуться после налёта было бы немного. Поскольку в полку служили опытные пилоты, по каким-то причинам не попавшие в сверхзвуковую авиацию и прекрасно знавшие свои радужные перспективы, настроение у них было соответствующее.

Спирту в авиации всегда хватало, и народ пил, что называется, «по-чёрному». Ранее не пивший Боря после месяца службы вперемежку с пьянками впал в жуткую депрессию, а после двух месяцев службы попытался повеситься в туалете офицерского общежития. Был вовремя снят с верёвки, наспех приведён в порядок и срочно переведён к нам. От греха подальше.

С тех пор Боря возненавидел военную службу отчаянно и неистово. При звуке зычных командных голосов полкового начальства его начинало просто трясти от злости.

После окончания рабочего дня он переодевался в «гражданку» и немедленно сваливал из городка куда глаза глядят. Поскольку служить ему оставалось ещё полтора года, Боря начал подумывать, как бы от службы удалиться.

Добром – это вряд ли. Советская армия как-то очень неохотно расставалась с офицерскими кадрами, пусть даже и с безнадёжными «пиджаками». Пить Боря уже физически не мог, второй раз повеситься – уже как-то не хотелось. Оставалось придумать что-нибудь неординарное.

И вот Боря, явно по чьему-то наущению (не иначе как хитромудрого Мишеля), начал вести себя неадекватно – по тогдашним офицерским меркам, конечно.

Взяв в библиотеке части невостребованный десятилетиями, пожелтевший том «Капитала» Маркса, Боря демонстративно начал его активное изучение, периодически наведываясь в политотдел для консультаций с офицерами, причём отлавливал первого попавшегося и настойчиво требовал разъяснить ему непонятные политэкономические термины. Он так достал начальника политотдела, что тот, завидев идущего Борю в окно штаба, запирался в своём кабинете и шёпотом матерился. А Борино заявление о вступлении в ряды КПСС с пафосными словами «очень хочу умереть коммунистом» прочно осело в его сейфе.

Поскольку параллельно с изучением «Капитала» Боря с демонстративным упоением читал и абсолютно неуместную в армии книгу «Жизнь двенадцати цезарей» Светония (постоянно таская её с собой), полковое начальство начало прозревать, что лейтенант медслужбы Зильберблюм ведёт себя очень и очень странно. Вместо того чтобы в свободное от службы время, как все, пить водку и бегать по гарнизонным бабам, молодой офицер читает странные книжки и как-то странно выражается (в смысле – витиевато и без матов).

Но окончательно командование прозрело, когда Боря в очередной приезд корпусного начальства попросил у Лёвы-Танка, глядя на него по-детски наивными карими глазами, разъяснить ему непонятные места ленинской работы «Материализм и эмпириокритицизм». Ошарашенный такой борзостью, Лёва впал в ступор и начал заикаться. «Шибко умного» Борю шустро спровадили в госпиталь и через месяц