Аль Капоне: Порядок вне закона - Екатерина Владимировна Глаголева

ждали их появления в зале суда, но этих свидетелей так и не вызвали. Уилсон с коллегами решили, что уже выслушанных показаний и предоставленных документов для обвинения достаточно. «Что?» — воскликнул Ахерн, подскочив на стуле. Финк попросил судью отложить заседание, поскольку защита не готова продолжать. Уилкерсон объявил перерыв до следующего утра.

Защита оказалась совершенно не подготовленной. Когда первый план (подкуп присяжных, запугивание свидетелей) провалился, выяснилось, что второго просто нет. Свидетели со стороны защиты в большей степени играли на руку обвинению, чем подсудимому. Финк вызвал Питера Пеновича, управляющего игорным клубом «Подземка», где Райз был бухгалтером, чтобы тот опроверг причастность Капоне к этому бизнесу. Пенович рассказал, что руководил клубом сам, пока Капоне и его люди не подмяли под себя все букмекерские конторы в Сисеро; инстинкт самосохранения побудил его работать на Капоне, хотя, перейдя в «Корабль», он получал меньше, чем раньше. С помощью двух других свидетелей, букмекеров Милтона Хелда и Оскара Гаттера, Финк пытался доказать, что Капоне был невезучим игроком — проигрывал больше, чем выигрывал, а значит, доходов, с которых он мог бы платить налоги, не было. Это умозаключение смехотворно само по себе (чтобы проигрывать деньги, надо их иметь), и обвинение ловко использовало эти показания к своей выгоде. Вот как это выглядело:

«Финк: Осуществляли ли вы какие-либо сделки с подсудимым — Альфонсом Капоне?

Хелд: Да, когда принимал устные ставки в “Хоторне” в 1924 и 1925 годах. Я принимал ставку и выплачивал на следующий день.

Финк: Он выиграл или вы?

Хелд: Он проиграл, я полагаю, около двенадцати тысяч долларов.

Финк: Когда вы говорите “я полагаю”, означает ли это “насколько я могу припомнить”?

Хелд: Да.

Грин: Когда вы в первый раз имели дело с подсудимым?

Xелд: В “Хоторне” в 1924 году.

Грин: Назовите первую лошадь, на которую он поставил.

Хелд: Не могу.

Грин: Назовите любую лошадь, на которую он делал ставку при вас.

Хелд: Не припоминаю.

Грин: Из чего же складывается сумма в 12 тысяч долларов, которую, по вашим словам, он проиграл?

Хелд: Просто в общих чертах.

Грин: Вы уверены, что он проиграл?

Хелд: Абсолютно.

Грин: Сколько Капоне ставил за один раз?

Хелд: Три-четыре сотни долларов.

Грин: Сколько у вас было клиентов, ставивших столько же денег?

Хелд: Два-три.

Грин: При нём было много денег, когда он расплачивался с вами?

Хелд: Да, обычно при нём была куча денег, в основном сотенными бумажками. Иногда пятисотенными.

Грин: Кто освежил вашу память по поводу проигрышей подсудимого?

Хелд: Адвокат Финк попросил меня, я ему так и ответил.

Грин: Где вы обсуждали ваши свидетельские показания заранее?

Хелд: В отеле “Лексингтон”, в понедельник вечером. Мне позвонили, и я туда пришёл. Там были мистер Финк, мистер Капоне, мистер Ахерн и много букмекеров.

Грин: Кто вам позвонил?

Хелд: Не знаю. Кто-то из ребят Аля.

Грин: Вы обсуждали это дело ещё раз?

Хелд: Ну, я снова пришёл туда вчера вечером в восемь часов, и Аль спросил, буду ли я здесь утром в десять.

Грин: Вы расценили это как требование?

Хелд: Да нет».

Вместо всех этих неуклюжих ухищрений адвокатам достаточно было бы привести неопровержимый аргумент: доходы Капоне от незаконного бизнеса, полученные до 1927 года, уже не облагаются налогом, поскольку срок давности в их отношении истёк. За примерами далеко ходить не надо: когда в марте 1928-го за неуплату подоходного налога судили Терри Драггана и Фрэнка Лейка, часть обвинений пришлось снять. Что же касается более позднего периода, то вот письмо Мэттингли: всё подсчитано, клиент готов расплатиться — за что же его преследовать?

Но Ахерн словно не знал об этом. Начав свою заключительную речь с расплывчатых заявлений о несправедливых преследованиях его клиента, предвзятом к нему отношении и ничего не доказывающих уликах, он забрёл в совсем уж тёмный лес, перейдя на латынь: в его представлении, слова римского сенатора Катона «Карфаген должен быть разрушен» на языке оригинала должны были заставить присяжных из сельской местности проникнуться сочувствием к его клиенту. Однако звучный язык древних римлян раззадорил самого адвоката: Капоне судят лишь за то, что он Капоне! А ведь он — «тот самый легендарный Робин Г уд, о котором вы столько читали во всех газетах». Произнеся это, Ахерн стукнул кулаком по балюстраде, за которой сидели присяжные, и те в страхе отпрянули. Сам Капоне слушал своего защитника с интересом, но явно не понимал и половины им сказанного. Сменивший Ахерна Финк добавил, что Аль Капоне никогда не был скрягой и всегда платил свои долги. Если он не заплатил какие-то там налоги, это не его вина — обмануть государство он вовсе не пытался. Эти слова растрогали подсудимого, на его лице читалась жалость к себе.

Прокурор Джонсон лучше владел даром импровизации и умением говорить понятным языком. Подхватив метафору Ахерна, он сказал, что Капоне — странный «Робин Гуд»: вместо того чтобы жить в лесу, грабить богатых и отдавать деньги бедным, он раздаёт своим друзьям бриллиантовые пряжки, селит их в дорогих отелях, закатывает вечеринки в своём доме-дворце и носит шёлковое бельё, сшитое на заказ! (Разумеется, ни о каких бесплатных столовых, пожертвованиях вдовам и детям он не упомянул — как, впрочем, и адвокаты. А ведь Капоне не только раздавал банкноты юным газетчикам, но и каждый год, с 1924-го по 1929-й, делал взносы — 21 тысяча долларов, 58 тысяч, 36 тысяч — в фонд вдов и сирот полицейских, и всё это было зафиксировано в материалах следствия).