Петр Чайковский - Ада Айнбиндер

и вот я напрягаю все свои силы… в результате чего сильное утомление. Это тот вечный cercle vicieux[621], в коем я безвыходно вращаюсь. Если нет работы, я хандрю и скучаю, если есть, я работаю через силу…»[622] Усталость была такой сильной, что братья Анатолий и Модест заставили композитора пару дней передохнуть и съездить в Плещеево – подмосковное имение Надежды Филаретовны, где проживал ее сын Николай с супругой Анной – племянницей Чайковского[623].

В сентябре симфония «Манфред» была завершена, и Петр Ильич сразу же приступил к своему оперному замыслу – опере «Чародейка». Еще в январе Чайковский обратился к драматургу Ипполиту Васильевичу Шпажинскому с предложением переделать его трагедию «Чародейка (Нижегородское предание)» в оперное либретто.

До начала работы над оперой, когда еще не было ни строчки либретто, Петр Ильич горячо обсуждал сюжет своего будущего произведения с певицей Эмилией Павловской в которой видел исполнительницу главной роли – кумы Настасьи. Эмилия Карловна посмотрела пьесу и пришла в недоумение, как Чайковский после пушкинской Татьяны, Орлеанской девы и Марии из «Мазепы» мог заинтересоваться образом Настасьи: «Гулящая баба, чарующая чем? Речами, бытом? Что это значит? Говорит красно и всем в угоду. Храбра, а между тем трусит старого князя. Хороша только сцена с княжичем, да и то при этом ужасном наряде, при этом ужасном сарафане и кике очень непоэтична и некрасива. Я же совсем не способна буду сделать что-либо из этой роли»[624]. Чайковский же ей отвечает: «Дело в том, что в глубине души этой гулящей бабы есть нравственная сила и красота, которой до этого случая только негде было высказаться. Сила эта в любви. Она сильная женская натура, умеющая полюбить только раз навсегда и в жертву этой любви отдать все. <…> То обстоятельство, что могучая красота женственности скрывается у Настасьи очень долго в оболочке гулящей бабы, скорее усугубляет сценическую привлекательность ее. Отчего Вы любите роль Травияты? Отчего Вы должны любить Кармен? Оттого что в этих образах под грубой формой чувствуется красота и сила. Уверяю Вас, что Вы и Чародейку полюбите»[625].

Петр Ильич был не только увлечен и абсолютно уверен в выборе сюжета, но, еще не начав работу над оперой, четко представлял конечный результат. В письме Модесту Ильичу, который также отговаривал его от «Чародейки», композитор писал:

«Я получил длинное письмо от Павловской, в котором она убеждает меня не писать оперы на этот сюжет. Я знаю, что и ты против него. Но вы оба не знаете, до какой степени либретто будет иначе и как изменятся характеры и положения. Героиня будет совсем другая. Последнее действие в драме скверно; у меня оно будет великолепно; весь театр будет плакать, когда та же Павловская будет в этом акте умирать»[626].

Работа продвигалась на первом этапе быстро. Уже в конце сентября Петр Ильич писал Надежде фон Мекк: «Готовое первое действие оперы “Чародейка” лежит передо мной, и я уже начинаю увлекаться предстоящей задачей»[627]. То, почему с такой настойчивостью он покорял музыкальный театр, и в частности оперный жанр, композитор попытался разъяснить своей корреспондентке:

«Милый друг!

Мне нравится высокомерное отношение Ваше к опере. Вы правы, относясь к тому, в сущности, ложному роду искусства недоброжелательно. Но есть нечто неудержимое, влекущее всех композиторов к опере: это то, что только она одна дает Вам средство сообщаться с массами публики. Мой “Манфpeд” будет сыгран раз-другой и надолго скроется, и никто, кроме горсти знатоков, посещающих симфонические концерты, не узнает его. Тогда как опера, и именно только опера, сближает Вас с людьми, роднит Вашу музыку с настоящей публикой, делает Вас достоянием не только отдельных маленьких кружков, но при благоприятных условиях всего народа. Я думаю, что в этом стремлении нет ничего предосудительного, т. е. что не тщеславие руководило Шуманом, когда он писал “Геновефу”, или Бетховеном, когда он сочинял своего “Фиделио”, а естественное побуждение расширить круг своих слушателей, действовать на сердца по возможности большего числа людей. Не следует только при этом гоняться за внешними эффектами, а выбирать сюжеты, имеющие художественную цену, интересующие и задевающие за живое»[628].

Параллельно с работой над новой оперой Чайковский написал по заказу своего бывшего классного воспитателя, а теперь директора Училища правоведения Ивана Самойловича Алопеуса два произведения к пятидесятилетнему юбилею учебного заведения – Правоведческая песнь на собственный текст, а также Правоведский марш, которые были исполнены 5 декабря 1885 года в Петербурге в зале Дворянского собрания на юбилейном обеде правоведов.

За первый год жизни в Клинском уезде Петр Ильич совершил только два двухнедельных путешествия – осенью к родным в Каменку, а Новый, 1886 год он встретил вместе с Модестом Ильичом в Петербурге.

Все возможное время, вернувшись в Майданово, композитор проводил в работе над «Чародейкой», прогулках и чтении. Читал он много всегда, и сейчас книги были его любимыми «собеседниками», как утверждал сам Чайковский: «…книги, ноты составляют мое всегдашнее и почти исключительное общество. Что касается собственно знакомства с знаменитыми людьми, – то я еще прибавлю, что по опыту додумался до следующей истины: их книги, их ноты – гораздо интереснее их самих»[629].

В феврале 1886 года Чайковский увлекся историческими хрониками Шекспира: «Король Ричард III» и «Генрих IV». Так, 8 февраля он записал в своем дневнике: «Светло, морозно, но весна близка, – на солнце тает и в галерее днем тепло, как в комнате. <…> Писал удачно. После обеда ходил чрез Прасолово (стороной, боясь мальчишек) на реку. Читал за чаем “Генриха IV” Шекспира. Очень нравится; – а ведь я далеко не Шекспирист. Занимался вечером отлично»[630]. Одновременно композитор стал задумываться о новой сюите на темы из сочинений Моцарта – Петр Ильич просматривал ноты различных произведений своего музыкального кумира, отбирал то, что могло бы пригодиться.

Живя в Майданове, Петр Ильич организовал школу для местных детей, для этого ему понадобились усилия и материальное участие: «Дело в том, что, видя деревенских детей в Майданове вечно праздными и без толку шляющимися, я уже давно начал переговоры с здешним “батюшкой” об устройстве школы. Оказалось, что это возможно, если я буду ежегодно жертвовать известную сумму. Я изъявил готовность на это; “батюшка” начал месяца 2 тому назад хлопоты, а теперь получен указ о разрешении открытия школы, и с этой недели уже начнется учение. Очень мне это приятно!»[631] Когда уже была назначена дата открытия школы, Чайковский с еще большей гордостью писал Мекк: «Горжусь тем, что инициатива этого поистине хорошего дела была с моей стороны. Авось, из нашей школы толк выйдет. “Батюшка” здешний человек, кажется, хороший и умный, – но, увы, подверженный столь распространенному