Жизнь в белых перчатках - Керри Махер

— Каким-то чудом этого не произошло. Конечно, он разрушался столетиями, но в двадцатые годы кое-какие деятельные благотворители взялись за его реставрацию. Это довольно важная часть здешней истории.

— Я понимаю, — сказала Грейс, глядя на высоко вздымающиеся величественные колонны и гигантскую дугу, в которую они упирались. Почти два тысячелетия назад здесь наверняка был впечатляющий купол.

— Меня воодушевляет совместный труд людей, — проговорил Ренье, — возводящих постройку, которая переживет их на многие столетия. Римляне модернизировали Европу. Они вдохновляют меня взяться за Монако, которое тоже нуждается в модернизации.

— И в больших трофейных постройках? — пошутила Грейс.

— Нет, — с улыбкой ответил он. — Но я уверен, ты заметила, что новые здания нам нужны, слишком много старых разваливается. Даже у беднейших монегасков должно быть достойное свежеокрашенное жилье со ставнями или тентами от солнца и современной канализацией.

Эти благородные чаяния, не имевшие отношения к богатеньким обитателям и гостям княжества, которые разъезжали на шикарных автомобилях и носили одежду от лучших модельеров, наполнили сердце Грейс теплом и восхищением. «И я выхожу за этого мужчину», — подумала она и поцеловала Ренье в губы. Он ответил на поцелуй, но фонарик помешал по-настоящему обняться, и оба они захихикали.

— Идем. — Ренье кивком указал на другую сторону монумента.

Грейс ахнула, увидев открывшийся оттуда вид. Перед ней раскинулся уходящий вниз темный ландшафт, усеянный мерцающими желтыми и белыми огоньками. Темные очертания домов, деревьев, дорог, возвышенностей и лощин сбегали к чернильному морю, и Грейс едва могла разглядеть, где берег встречается с водой, хотя до ее слуха доносился слабый звук, с которым волны накатывали на песок и скалы. Огни судов в гавани подсвечивали морскую поверхность сияющими колышущимися венцами.

Ренье стоял вплотную к Грейс, уткнувшись подбородком ей в плечо. Она ощущала его тело и исходящее от него тепло. Они вместе смотрели на открывшуюся их взорам красоту.

— И все это — твое, любовь моя, — прошептал Ренье на ухо Грейс, и по ее спине пробежала дрожь, в которой смешались вожделение и благоговение.

«Этого не может быть», — хотела сказать она, но вместо этого проговорила:

— Это самое прекрасное, что я видела в жизни.

— Надеюсь, оно окажется достойным тех жертв, на которые ты идешь, — сказал Ренье.

После этих слов эмоций в душе Грейс стало слишком много, они захлестнули Грейс с головой, и она почувствовала, как защипало повлажневшие глаза. «Только не плачь», — велела она себе и, чтобы не дать слезам хлынуть потоком, повернулась к Ренье, молча взяла у него фонарик, положила на землю, а потом поцеловала своего нареченного со всей страстью, которой хватило для того, чтобы в душе и в сердце изгладилось все остальное.

* * *

Официальная свадьба состоялась в соборе Святого Николая, и ее транслировали на весь мир. «Больше всего зрителей собрал спектакль из моей жизни», — пошутила про себя Грейс. Но накануне, 18 апреля 1956 года, она надела розовое платье длиной до середины икры — нечто похожее наверняка создала бы для нее ради такого случая Эдит — и встретилась с князем Ренье в тронном зале дворца. Там, в присутствии лишь родни и самых близких друзей, состоялась задушевная, но долгая церемония бракосочетания, проведенная Марселем Портанье, президентом государственного совета, директором юридической службы Монако и ответственным за гражданские статусы членов княжеской семьи.

Мсье Портанье говорил о преданности и самопожертвовании, потом зачитал из гражданского кодекса казавшийся бесконечным список прав и обязанностей князя и княгини, а также сто сорок два самых ошеломляющих титула, которые Грейс получила теперь наравне с его светлостью князем. Заблаговременно ознакомившаяся со всеми этими деталями, она обнаружила, что отключилась от происходящего и практикуется в трюке, которому обучилась в Академии на курсе артистического движения. Она сидела совершенно неподвижно, будто каменная статуя, и слышала за спиной всевозможные звуки — шорохи, пыхтение, вздохи; кто-то сморкался, кто-то посапывал. Ей было непросто не рассмеяться от этих разнообразных проявлений человеческой сущности, но благодаря усвоенному когда-то упражнению публичное чтение закона удалось стерпеть.

Ее затянутая в перчатку рука дрожала, когда она писала свое имя в книге регистрации, сердце с опасной скоростью гнало кровь по жилам и колотилось так громко, что удары отдавались в ушах. Но когда подпись была поставлена, пришло облегчение. Сердце замедлило свое биение, когда Ренье тоже расписался в книге, а потом поцеловал ее на виду у всех собравшихся, и Грейс почувствовала себя свободнее и счастливее.

— Ты готова принять поздравления своих подданных? — спросил он, по-мальчишески подняв брови. В его голосе звучало предвкушение, как у ребенка в утро дня рождения.

Грейс не осмелилась заговорить, но кивнула со всей пылкостью, на которую оказалась способна. Ренье вышел с ней из тронного зала и подвел ее к мраморной балюстраде галереи Геракла. Держась за руки, они посмотрели вниз, на многотысячную толпу во дворе, которая разразилась ликующими возгласами, когда князь с новоявленной княгиней им помахали. Грейс улыбалась своей лучшей улыбкой этим людям, которые, по-видимому, полюбили ее, распространив на нее любовь к своему князю, а сама она в это время старалась черпать силы в тех, кто стоял сейчас позади нее и кому принадлежала ее любовь.

«Это совсем как в театре, — по-прежнему твердила себе Грейс, маша рукой и улыбаясь. — Ты в конце концов получила то, чего всегда хотела».

Потом, когда она мысленно обращалась к своей свадьбе, именно этот день вспоминался с особенной теплотой и ясностью. Следующий день — в который она надела платье, придуманное и сшитое для нее «Эм Джи Эм», — был отягощен драгоценностями и символизмом, переполнен молитвами и фотографами и прошел как в тумане.

Будучи католичкой, Грейс хотела почувствовать, что религиозная церемония для нее важнее светской, и ожидала, что ее душа наполнится неземным блаженством, когда монсеньор Барт, епископ Монако и отец Картин из Филадельфии — его участие в таинстве было компромиссной мерой, которую отец Такер придумал, чтобы умилостивить родителей невесты, недовольных местом проведения свадьбы, — венчали их под ляписно-золотой мозаикой с изображением Бога Отца и Бога Сына на куполе, вздымавшемся над их склоненными головами. Однако она так изнервничалась от всего, что происходило раньше, и так жаждала, чтобы это действо наконец-то закончилась, что обнаружила: ей трудно отнестись ко всему происходящему иначе, чем к спектаклю, для которого пошили самый замечательный костюм за всю ее карьеру.

Грейс помнила, как, преклонив колена перед алтарем в своем тяжелом благопристойном платье, радовалась прохладному весеннему утру, ведь собор Святого Николая невелик и от большого числа народу на скамьях в нем становится тесно и жарко. Органная музыка была прекрасна, хор