Церковь плененная. Митрополит Никодим (1929-1978) и его эпоха (в воспоминаниях современников) - Иванов

В нацистской Германии простые бедные люди воспринимали социальную помощь как личное благодеяние Гитлера. Районный нацистский руководитель приводил рассказ о благодарности одной женщины: «Мы были коммунистами. Но когда ты четыре года остаёшься безработным, то становишься радикалом. Уже два года мой муж работает. Посмотрите, теперь фотография Фюрера висит в нашей когда-то коммунистической лачуге, и под этой фотографией я научила свою девочку молитве «Отче наш». Я, которая рассталась с Церковью в 1932 году. Каждый день моя дочка произносит »Отче наш« перед Фюрером, потому что он даёт нам насущный кусок хлеба» [350] .

Моя первая поездка за границу в составе церковной молодёжной группы состоялась в 1977 г. «Страной назначения» была Финляндия – какая-никакая, а всё же «капстрана». Времена были – что ни на есть «застойные», «маразм крепчал». Зная, что в составе группы обязательно будет «тайное ухо», владыка предупредил: «В Хельсинки есть большой книжный магазин. В русский отдел не заходи! Первая поездка может оказаться последней!».

Вняв дельному совету, русский отдел, с его «антисоветчиной», я посетил с предосторожностью, чтобы не увидели свои. Но «тайное ухо» (игумен из Одесской духовной семинарии) всё же сработало, но топорно. Через некоторое время после поездки мы гуляли с владыкой по лаврскому саду, без «прослушки». На всякий случай понизив голос, владыка сказал: «Говорят, что во время поездки ты якобы злоупотреблял спиртным. Там очень смеялись…».

Прошли годы, и до меня дошли слухи о судьбе «игумена-фантаста»: спился… «Жидкая валюта» играла большую роль в оперативно-сыскной деятельности. Бывший главный чекист страны Николай Ковалёв, занимавший главный кабинет на Лубянке с 1996 по 1998 гг., свидетельствовал о катастрофической дисквалификации оперсостава всех спецслужб. Но разложение началось ещё в советские времена.

Областная контора КГБ срочно потребовала от новичка отчёт по резидентуре, агентуре, доверенным лицам и содержателям явочных квартир. Ничего лучше местного алкоголика Пипкина по кличке Санька-Костыль лейтенант госбезопасности найти не смог. В случае «успешной реализации особо ценных донесений» Липкину было обещано разовое денежное вознаграждение, эквивалентное трём бутылкам «Столичной» ёмкостью 0,5 литра по цене 3 рубля 62 копейки каждая.

Воодушевлённый такой перспективой, Санька-Костыль бумагу о добровольном сотрудничестве подмахнул. Своим грозным агентурным псевдонимом «Разящий» возгордился. И принялся настойчиво выспрашивать у местных мужиков про их антисоветские замыслы. Соблазняя «диверсантов»… третьей долей «премии в стеклотаре». Кончилось всё трагически: после его нелепых безграмотных «донесений» ему отказали от «должности», которой он, оказывается, очень гордился [351] .

Ещё одна заграничная поездка в составе православной молодёжной делегации. Через день после возвращения в город на Неве один из «заангажированных» коллег подходит с вопросом: «Слушай, Августин! Что бы написать о тебе плохого?».

– Напиши, что я настаивал на строгом выполнении программы визита и ругал тех, кто опаздывал.

– Так-то оно так, но этого мало!

И, отходя, задумчиво чешет затылок.

А с другим «подсадным» подобный разговор состоялся только через двадцать с лишним лет. Пробыв короткое время преподавателем в семинарии, скромный иеромонах был взят в ОВЦС и отправлен на заграничный приход. Прошли годы, клирик был отозван на родину, и вот – неожиданная встреча в лаврском саду. Вспомнили годы застоя, и «долгосрочника» потянуло на откровенность.

– Да, тяжёлые были времена! Ведь сколько гадостей мы с тобой должны были писать друг на друга!

И слышит в ответ: «Извини, но я о тебе гадостей не писал!».

В Одессе это называлось «бричка». Допустим, прохожему «приспичило» на Дерибасовской. Он пристроился за бричкой, «процесс пошёл». Но тут лошадь тронулась, бричка скрылась за углом, и вот уже «с него смеётся вся Одесса».

Его бывший однокашник как-то рассказал, что однажды с этим «источником» приключилась забавная история. Шёл он как-то на конспиративную квартиру для встречи с «кумом». И, войдя в подъезд, столкнулся там с другим «источником» – однокурсником. (Почти по курсу истмата: «Два источника – две составные части марксизма».) Тот тоже шёл «сливать компромат». Немая сцена, как в последнем акте «Ревизора». Оба «композитора» писали оперу, но опера переклинило «после вчерашнего», и опер вызвал «на контакт» сразу обоих…

Эпизод из польской кинокомедии середины 1960-х годов. Война, Варшава под немецкой оккупацией. Подпольщик, переодетый в женскую одежду, поднимается по лестнице, направляясь на явку к связному. Навстречу сосед; приподнимает шляпу: «Добрый день, пан конспиратор!».

Через лаврский садик владыка Никодим «прокачал» десятки людей, ведя с ними доверительные беседы. И ни один из них потом не был подвергнут преследованиям и гонениям за «разговорчики». Наоборот, митрополит часто предупреждал своих собеседников о тех, кого им следует остерегаться. Вспоминает протоиерей Игорь Мазур.

Райотдел КГБ, «курировавший» Ленинградскую духовную академию, помещался по адресу Невский проспект, д. 176, в здании бывшего епархиального училища; там же был кинотеатр «Призыв». Студентов «призывали» повесткой в военкомат, находившийся в том же доме. Там их встречал «референт, что из органов». Студента Игоря Мазура вербовали в осведомители дважды: «У вас учатся иностранцы! Мы должны быть в курсе!..». Игорь отказывался дать подписку, и при встрече с владыкой Никодимом рассказал ему о своих напастях. После этого от «несознательного» отстали…

В начале 1970-х годов о. Игоря перевели со Смоленского кладбища на Волковское. По окончании литургии он сказал прощальное слово и попросил прощения у прихожан и у сослужащих батюшек. Один из них здесь же, при всех, встал на колени и покаялся: «Прости, я подписал бумагу против тебя!».

Студентов ЛДА вербовали не только в военкомате, но и прямо в здании академии. Могли вызвать к паспортистке, а там комитетчик уже поджидает «объекта разработки». Протоиерея Бориса Безменова пытались «вербануть» в конце 1970-х. Но он твёрдо заявил: «Я от вас ушёл сюда. А вы и здесь! Мне от вас ничего не надо! Оставьте меня в покое!». А потом рассказал о «контакте» ректору, в его кабинете. Реакция была сдержанной (прослушка!): «Вас спросили. Вы ответили…».

Но не все могли отбиться от супостатов. Кого-то «прижимали на компромате», кого-то – обещанием «помочь в карьере». В смутные годы «андроповщины – черненковщины» один нахрапистый игумен, отиравшийся в академии, почти не скрывал своих «негласных контактов», и в ходе «доверительных бесед» с «кумом» он «сливал компромат» на своих собратьев. Однажды он должен был возглавить литургию в академическом храме, но прибежал в алтарь в последний момент, как часто с ним бывало, – «с бодуна». Облачаясь, он крикнул диакону: «Евангелие заложили?». (То есть отметили ли страницу с сегодняшним евангельским чтением?) Будучи рядом, я громко посетовал: «Бедное Евангелие! И тебя здесь закладывают!».

Вокруг таких «нахрапистых» постепенно образовывался вакуум, с ними