Жребий Пастыря. Жизнь и церковное служение патриарха Московского и всея Руси Тихона (Белавина). 1865–1925 - Михаил Иванович Одинцов

ВЦИК… Как бы то ни было, ответа на обращение патриарха Тихона со стороны власти не последовало.

Сразу по ознакомлении с опубликованным в центральных газетах декретом ВЦИК о порядке изъятия церковных ценностей, находящихся в пользовании групп верующих, церковное сообщество взволновалось. Как быть? Что предпринять? Какие разъяснения давать духовенству и верующим? Наконец, что делать при появлении в храмах комиссий по изъятию? В Москве, где, как все полагали, изъятие начнется в первую очередь, для обсуждения собравшегося положения было созвано собрание благочинных. Оно проходило в квартире архиепископа Крутицкого Никандра (Феноменова), находившейся в Троицком подворье. По его итогам архиепископ пришел к патриарху и высказал мнение о необходимости ответного патриаршего послания с протестом против изъятия.

Вслед за архиепископом Никандром в этот день в покои патриарха наведалось еще немало посетителей, уговаривавших, умолявших и убеждавших Тихона жестко отреагировать на появление декрета. Собственно, патриарху отступать-то было некуда, поскольку в письме Калинину он уже обещался выступить с посланием, если его предупредительное обращение окажется невостребованным.

Вечером следующего дня (27 февраля) патриарх Тихон вызвал к себе архиепископа Никандра. «Вот текст моего послания, – начал разговор Тихон. – Я прочитаю, послушайте, может, что-то режет ухо и надо внести поправки».

Прослушав, архиепископ Никандр заявил: «Ваше Святейшество, я вполне разделяю и текст, и дух Вашего послания. Если позволите, возникли два предложения. Первое – там, где записано: “Но мы не можем одобрить изъятие из храмов”, заменить словами: “Но мы не можем согласиться на изъятие из храмов”».

Патриарх, как будто это место не однажды им продумывалось и прописывалось, прежде чем окончательно приняло окончательную форму, возразил: «Нет, так не годится… церковное имущество не наше, оно лишь находится в ведении и хранении общин, зарегистрированных советской властью, а, значит, и наше согласие вовсе и не требуется… Что-то есть еще?»

– Да… продолжить толкование неправомерности изъятия ссылкой на библейский текст (Иисус Навин, гл. 7), где говорится, что дары, принесенные Богу, не должны отбираться от него и приводится пример одного израильтянина, который скрыл часть добычи, подлежащей уничтожению по повелению Бога, и этим поступком предопределил поражение евреев, за что и был потом всенародно побит камнями.

– Понимаю Ваше желание и чувства… Но это будет слишком резко и пассаж этот может быть дурно истолкован… Если все, то, Ваше Преосвященство, вверяю в ваши руки мой текст. Накладываю резолюцию о его передаче управляющему канцелярией Синода.

На следующий день, 28 февраля, послание патриарха к верующим стало распространяться по московским храмам, близлежащим и дальним епархиям, определяя линию поведения церковных общин, духовенства и иерархов, дабы воспрепятствовать «акту святотатства» – изъятию из храмов в числе «драгоценных церковных вещей» священных сосудов и богослужебных церковных предметов, «употребление коих не для богослужебных целей воспрещается канонами и карается отлучением от церкви и низвержением из сана».

В тот же день послание поступило в ГПУ и от него во властные инстанции. Хотя оно и было сразу же расценено как «контрреволюционное», но тотчас не привело к каким-либо драматическим событиям на местах. И в отношении Тихона репрессивных мер не принималось. Более того, «Известия» публикуют 15 марта беседу с патриархом. В ней он излагает основные идеи своего послания о поддержке церковью инициативы верующих жертвовать в пользу голодающих церковное имущество. Вместе с тем, он полемизирует с властью, убеждая, что «в церквах нет такого количества драгоценных камней и золота, чтобы при ликвидации их можно было получить какие-то чудовищные суммы денег». Тихон предостерегает об угрозах утраты в ходе кампании по изъятию высокохудожественных и исторически значимых предметов, хранящихся в православных церквах, монастырях и молитвенных домах[326].

Начало марта показало, что «церковный народ» постепенно раскалывается на противостоящие группы: одни отрицательно относятся к изъятию ценностей из церквей и особенно освященных предметов и святынь; другие – сразу же поддержали решение власти, указывая, что находящиеся в храмах предметы юридически являются собственностью государства, и оно вправе распоряжаться ею по собственному разумению; что не следует чинить изъятию препоны и что следует отдать все и вся, не ставя вопроса о каком-либо «контроле» церкви над процессом

изъятия ценностей и последующей их реализацией на нужды голодающих[327].

Обе группы свои взгляды стремились донести до верующих, которые в большей части оставались пока инертными в отношении решений и действий правительства по изъятию церковных ценностей.

К середине марта все более очевидными становились трудности, с которыми столкнулись власти при выполнении Постановления ВЦИК. По существу, изъятие и не начиналось. На местах шли затяжные и трудные переговоры между верующими и властями. Последние на первых порах не торопились с применением принудительных мер и ограничивались тем, что люди отдавали добровольно.

Информация органов ГПУ о ситуации вокруг православных церквей и ходе изъятия церковных ценностей. 4–6 марта 1922

[РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 2. Д. 48. Л. 40, 42, 46]

Протокол № 113 заседания Политбюро ЦК РКП(б) об изъятии ценностей из церквей. 16 марта 1922

[РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 2. Д. 48. Л. 15]

По мере проведения учета ценностей в храмах становилось ясным, что предположения об их количестве явно завышены. Во-первых, в годы Первой мировой и Гражданской войн многое из хранившегося в культовых зданиях оказалось утраченным, в том числе и вывезенным за рубеж бежавшими белыми или интервенционистскими частями. Во-вторых, набирал ускорение стихийный процесс сокрытия верующими наиболее ценной церковной утвари. В-третьих, верующие отвергали принудительное изъятие, и было ясно, что в наиболее богатых церквах полное изъятие могло быть проведено только насильственным путем.

Возникал вопрос: как быть? Отступить, довольствуясь добровольными пожертвованиями? Искать компромисс с религиозными центрами? Или… пойти на крайние меры, не останавливаясь и перед военно-административным насилием? Колебались все: и «наверху» – члены Политбюро и Президиума ВЦИК, Совнаркома и ЦК Помгола, и «внизу» – партсовработники и актив в губерниях, городах и районах. Обстоятельства неопределенности и растерянности заставили Политбюро, в очередной раз рассмотрев 16 марта вопрос об изъятии, принять решение приостановить активные действия и записать в протоколе: «Опросив товарищей, имевших отношение к делу изъятия ценностей из церквей, Политбюро пришло к заключению, что дело организации изъятия церковных ценностей еще не подготовлено и требует отсрочки, по крайней мере, в некоторых местах»[328]. Одновременно решено было «пойти на совет» с партийными массами – вынести вопрос на назначенный на конец марта 1922 г. XI партсъезд.