Становление писательницы. Мифы и факты викторианского книжного рынка - Линда Петерсон

href="ch2-948.xhtml#id401" class="a">[37]. Примечательно, что в «Красной похлебке» материальные детали литературного производства вынесены на второй план и связаны с литературной поденщиной – например, когда Southminster Advertiser одобряет к публикации статью брата Хестер, брат с сестрой вместе корректируют ее.

Творчество Хестер, напротив, представлено как боговдохновенный творческий процесс – возможно, то, что Энн Хейлманн называет «умным тактическим ходом» для саморепрезентации[38], но также и отражение убеждений Чамли о природе искусства. Как отмечает Лаббок:

Она создавала свои книги собственным продуманным способом; но ее взгляд всегда был обращен к ее видению, ее пониманию истины, и растущий под ее руками объект, сама книга, формировался в вере, о которой сама писательница не могла дать определенного отчета[39].

Роман аллегорически изображает Искусство как современного Христа, призывая женщину-писательницу «идти по беспокойным волнам искусства»[40]. Он изображает борьбу Хестер за завершение своей книги как желания и страхи Его учеников: «Итак, наша скромная вера то удерживает нас в лодке, то швыряет нас в волны охваченного ветром моря»[41]. Когда Хестер наконец заканчивает книгу, рассказчик описывает ее борьбу как реконструкцию агонии Христа в Гефсиманском саду: «Ночь закончилась, и закончилась та, другая долгая ночь мучений, терпения и веры, попыток плыть во тьме против течения – наконец-то»[42]. Эта сцена борьбы происходит в воскресное утро – явное сопоставление творческого акта женщины-писательницы с обычным богослужением священника в приходской церкви.

Роль же разрушительной силы в романе отдается не литературному рынку с редакторами, издателями или критиками, которые упускают из виду или недооценивают работу Хестер, а ее брату Джеймсу, священнику, чьи ограниченные обывательские взгляды заставляют его уничтожить рукопись нового романа Хестер «Шелуха» (Husks). Подобно инквизитору, Джеймс сжигает книгу, осуждая религиозную философию романа и говоря своей жене: «Я прочитал худшую книгу из всех, что когда-либо встречал, и ее написала моя собственная сестра под моей собственной крышей»[43]. Таким образом, Чамли представляет «Новую женщину» – писательницу угнетаемой противодействием ее творческому воображению и интеллектуальным достижениям, а не условиями Граб-стрит. И она связывает работу Хестер с выдающимися писательницами XIX века, цитируя устами Джеймса слова их критиков: «Местами это ужасно грубо», – продолжил г-н Грезли, который имел такое же мнение о работах Джордж Элиот»[44]. «Грубо» – так критики писали о «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте и «Грозовом перевале» Эмили Бронте. Гаскелл немало потрудилась в «Жизни Шарлотты Бронте», чтобы стереть это порицание. Джордж Элиот была образцом для Чамли, романисткой, которая «расширила пределы нашей художественной литературы», «возвысила ее до моральных и интеллектуальных высот, которых она раньше не достигала»[45]. Как художник, Хестер продолжает эту выдающуюся литературную традицию.

Решая представить Хестер как гениального и интеллектуального автора, Чамли меняет стратегию, которую Шарлотта Ридделл использовала в «Борьбе за славу», чтобы противостоять обесцениванию в литературной сфере. Обе романистки обращаются к сестрам Бронте (Чамли еще и к Джордж Элиот) за символическим капиталом, необходимым для того, чтобы поднять образы своих персонажей-писательниц выше уровня дешевых писак и производителей массовой литературы. Но если Ридделл изображает тяжелые условия литературного рынка 1870‑х, в которых Гленарва Уэстли борется за выживание, Чамли отделяет свою писательницу от рынка и вместо этого подчеркивает серьезное интеллектуальное сопротивление новаторскому искусству, с которым сталкивается ее героиня Хестер. Как будто Чамли решила, что ее стратегия должна заключаться в том, чтобы представлять интеллектуальную борьбу, а не материальные условия работы. Действительно, в «Красной похлебке» литературный рынок представлен лишь «статистами», которые посещают второсортный салон Сибеллы Лофтус: «„Новая женщина“ с изумительно однобокими мнениями о сложных вопросах Ветхого Завета», «„леди-авторица“ с миссией показать пороки общества, которое она знала только по слухам» и мужчина – автор «Бесстыдства», который заявляет, что «истинное искусство требует <…> точного отражения обширного опыта», а затем оглядывается вокруг, «как бы вынуждая мир заявить, что „Бесстыдство“ – это не шокирующее личное воспоминание»[46]. Хестер спокойно остается в своей комнате и пишет отличные книги – контраст, который отделяет ее от образованности и пылкой полемики «Новых женщин Оксбриджа», а также от писателей-натуралистов и декадентов fin de siècle.

Чамли критиковали за то, что в таком противопоставлении она оправдывала себя за счет других писательниц или, по меньшей мере, «выдавала некоторую культурную тревогу»[47]. Тем не менее это может быть не социальным высказыванием, а авторской стратегией – подобно той, которую Пьер Бурдье вычленяет в «Воспитании чувств» Флобера, – она отличает писателя-героя Фредерика Моро, «преданного чистому искусству», от популярных буржуазных авторов и бизнесменов, которые его окружают[48]. Чамли отличает Хестер от авторов, которые заполняют салон Сибеллы, тем самым отделяя реальную вещь от подделок, доминирующих в английской литературе. Это различие подкрепляется и отзывом на новый (уничтоженный Джеймсом) роман Хестер, который высказывает ее брату епископ Саутминстерский («он считал ее лучшей книгой, написанной в наши дни»[49]), а также контрактом, который получает Хестер от издателя на продажу романа (тысяча фунтов[50]). В этой вымышленной реальности литературный гений Хестер и ее преданность искусству приводят к уважению критиков и, в конечном итоге, к экономическому вознаграждению. То, что акт предательства брата не заставил героиню замолчать, раскрывается в следующем романе Чамли «Моль и ржавчина» (Moth and Rust) (1902), где героиня Анна читает «Поскольку» (Inasmuch) – новый, высоко оцененный роман Хестер Грезли[51].

Стратегия «Красной похлебки» Чамли принесла немедленный успех. В рецензии журнала The Spectator роман был охарактеризован как «изобретательный, оригинальный и наполненный сильными драматическими ситуациями». Особое внимание было уделено «крайне интересной и хорошо прорисованной сюжетной линии» Хестер.

Героиню-писательницу называют «самым восхитительным образцом интеллектуально эмансипированной новой женщины»[52]. Однако в романе нет никаких следов «истеричной новой женщины», кроме физического срыва, который переживает Хестер после того, как брат сжег ее рукопись. Отзыв Арнольда Беннетта от 9 декабря 1899 года в Academy идет дальше. «Мисс Чамли, – начинается он, – является одной из немногих счастливиц, для которых двери к успеху широко распахнулись почти сразу после первого стука»[53]. Если «после первого стука» не вполне соответствует действительности, учитывая пятнадцать лет работы, предшествовавших успеху у критиков, остальная часть рецензии отдавала Чамли должное: «…богатая изобретательность, много остроумия, изрядный юмор, воображение и чистый оригинальный вкус»[54]. Американские отзывы о произведении и его авторе подчеркивали сходство Чамли и ее героини, приписывая обеим черты гениальности и глубоких литературных знаний. Harper’s Bazaar отметил, что Чамли «воспитана на прочном основании английской литературы в той самой библиотеке, где ее дядя [епископ Реджинальд Хебер] писал свои проповеди», – как если