Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

Ознакомительный фрагмент

странствий Г., естественно, возвращался со стихами. Они мало-помалу начали печататься в коллективных сборниках, в журналах, в 1960 году были изданы книгой «Поиски тепла», а в 1963-м Г. стал полноправным членом Союза писателей. В партию он не вступил, в начальство не вышел, да и к его публикациям власть долгое время относилась не без подозрительности.

Мои стихи, — на склоне дней размышлял Г., — не были диссидентскими: слишком густ был патриотический замес в моем сознании, слишком сильна любовь к Родине. Но они были необычны — по-своему окаянны, своенравны — и уже потому не укладывались в прокрустово ложе официальной поэзии, раздражали блюстителей лжеидеологии той поры[823].

С четвертой книгой — «Тишина» (Л., 1968) — так и вовсе вышел форменный скандал. По ней ударила газета «Советская Россия» (23 мая 1968 года), заявив, что сборник «является патологическим явлением в литературе» и «находится в вопиющем противоречии с идейными, моральными и художественными критериями нашего общества». Еженедельник «Книжное обозрение» (1968. № 21) квалифицировал «Тишину» как «творческий просчет», а по решению коллегии Госкомиздата РСФСР, — рассказывает редактор книги Б. Друян, — «„Тишину“ Горбовского срочно изъяли со складов, из бибколлекторов, из магазинов (то немногое, что не успели распродать) и пустили в типографии им. Володарского под нож, „в лапшу“»[824]. И виновных, само собою, наказали.

А сам Г. ушел в запой: «попал, — сообщает он в автобиографии, — я в больницу, и не в простую, а в натуральную „психушку“. На почве излишнего восторга от издания „Тишины“»[825]. Сюжет, конечно, деликатный, но его в этом очерке не минуть: на протяжении всей свой взрослой жизни Г. был алкоголиком. И лечился («прошел, — говорит, — девять психушек»[826]), и вроде бы избавлялся от недуга на долгие годы, даже выпустил книгу «Исповедь алкоголика» (Псков, 1994), и опять срывался.

Как это сказалось на его творчестве и творческом поведении, пусть разбирается кто-нибудь другой. Нам же достаточно знать, что то ли после истории с «Тишиной», то ли после очередного срыва Г. постарался привести себя в соответствии с тем, чего ждала партия от лояльных советских поэтов. И если в 1964 году он в числе 49 молодых питерских литераторов еще подписывал заявление в поддержку осужденного И. Бродского, то в дальнейшем таких поступков за ним уже не водилось. Правда, и осуждать собственную публикацию в лондонском сборнике «Живое зеркало» (1972), составленном К. Кузьминским, он, несмотря на рекомендации Смольного, все-таки не стал — «хватило, — говорит, — духу не отречься от себя»[827].

Однако, — снова процитируем Г., —

примерно тогда же (перед отъездом Бродского в Штаты) состоялось между нами (Кушнер, Бродский, Соснора, я) как между стихотворцами — отчуждение. Произошло как бы негласное отлучение меня от клана «чистых поэтов», от его авангарда, тогда как прежде почти дружили, дружили несмотря на то, что изначально в своей писанине был я весьма и весьма чужероден творчеству этих высокоодаренных умельцев поэтического цеха. Прежнее протестантство мое выражалось для них, скорей всего, в неприкаянности пост-есенинского лирического бродяги, в аполитичном, стихийно-органическом эгоцентризме, в направленном, нетрезвого происхождения словесном экстремизме, с которым рано или поздно приходилось расставаться, так как душенька моя неизбежно мягчала, предпочитая «реакционную» закоснелую службу лада и смирения расчетливо-новаторской службе конфронтации и мировоззренческой смуты[828].

Сказано витиевато, а если перевести на простой язык, то на «службе лада и смирения» в 1970–1980-е годы жилось бывшему смутьяну совсем не плохо: книга шла за книгой, и не только стихов уже, но и прозы (впрочем, не запомнившейся), появилось около трехсот песен, написанных на его стихи, он охотно гастролировал по городам и особенно воинским гарнизонам. И орден «Знак Почета» ему дали (1981), и Государственную премию РСФСР (1984), и в правление Союза писателей ввели (1985–1991), и монографию о его творчестве издали.

А когда это все кончилось, перестройку Г. не принял. Бранил перемены в стихах и в интервью, на путч ГКЧП откликнулся глумливой частушкой, датировав ее 19 августа 1991 года: «Что за странная страна, / Не поймешь какая? / Выпил — власть была одна, / Закусил — другая!». Хотя после издательского обморока 1990-х, когда книги и у него почти перестали выходить, положение Г., надо сказать, нормализовалось: вышло собрание сочинений в 7 томах, да и денежными наградами на склоне дней обижен он не был: к премии «Ладога» имени его старинного недруга А. Прокофьева прибавилась Новая Пушкинская премия, выданная его старинным товарищем А. Битовым (2000), а за премией правительства Санкт-Петербурга (2005) поспешила мало кому известная, зато высокобюджетная премия Союзного государства (2012).

Впрочем, только ли это имеет значение? Гораздо важнее самоощущение поэта, а оно каким было в молодости, таким и в старости осталось:

Я отношу себя к «татуированным» (в отличие от титулованных) интеллигентам, прошедшим сквозь тернии нравственного одичания, духовного обнищания, раннюю (дошкольную) утрату иллюзий, к горе-романтикам, тонувшим в разливах бытового алкоголизма, употреблявших нецензурные слова, валявшихся на воспитательных нарах, носивших на спине и груди крест обреченности, который на него поставили общество, власти, а также родные-близкие, и все-таки устоявшим, не унесенным прежде срока в бездну тщедушия и утробного, желудочно-кишечного рабства[829].

Соч.: Плач за окном: Повести. Л.: Сов. писатель, 1989; Остывшие следы: Записки литератора. Л.: Лениздат, 1991; Апостолы трезвости: Исповедь алкоголика. Псков, 1994; Окаянная головушка. СПб.: Ист. иллюстрация, 1999; Падший ангел: Стихотворения. Воспоминания. М.: Эксмо, 2001; Собр. соч.: В 7 т. СПб.: Ист. иллюстрация, 2003–2013; Распутица: Избранные стихи. СПб.: Ист. иллюстрация, 2000.

Лит.: Васюточкин Г., Иванов Б. Право на себя — Глеба Горбовского // Петербургская поэзия в лицах: Очерки. М.: Новое лит. обозрение, 2011. С. 39–95.

Гранин (Герман) Даниил Александрович (1919–2017)

Классическая сентенция, что в России нужно жить очень долго, к Г. подходит как нельзя лучше. Герой Социалистического Труда (1989), кавалер высших орденов СССР и РФ, лауреат трех Государственных премий (1976, 2001, 2016), член бюро Ленинградского обкома партии в перестроечные годы и многолетний секретарь Союза писателей, он в свои поздние десятилетия многими воспринимался не только как последний классик XX века, но и как символ российской интеллигенции, ее воплощенная совесть.

В общем-то небезосновательно, хотя жизнь оказалась длинной, и случалось в ней всякое.

Время[830] и место[831] рождения Г., как и его национальность[832], даже год вступления в ВКП(б) не вполне ясны. Достоверно известно лишь то, что, в 1941 году закончив в Питере политехнический институт, он воевал на Ленинградском и Прибалтийском фронтах, сменил «шпалу» старшего политрука на капитанские звездочки, был дважды ранен, получил