В некотором царстве - Ольга Ивановна Маркова

поднять ковш… — глухо ответил ученик и заметил удивленно: — А чего это, Пелагея, у тебя руки дрожат?

Девушка порывисто спрятала руки за спину. Николаю казалось, что никогда не сможет он работать педалями, как это делает она, одним, едва уловимым движением поворачивать экскаватор. В карьере ухало от ударов ковша.

— Подними-ка стрелу… Покажи теперь клапан, седло клапана… поршень, — лихорадочно бросала Пелагея и думала: «Зачем я его задержала?.. Ну зачем? Гуляли бы они с Зинаидой. Танцевали бы, оба красивые!»

И, решившись, сухо произнесла:

— Хватит сегодня… Иди… — Прислушалась, как гулко стучали по лесенке сапоги, и склонила голову.

На другой день Пелагея стала еще молчаливее, у нее как бы отвердело сердце. Николаю она позволила завести дизель. Ученик двигал одним рычагом, и ковш опускался на забой, врезался в пласт; другим — ковш опрокидывался над воображаемым самосвалом.

— Тросы не забывай, — напомнила девушка, все больше темнея от удач ученика. Он взглянул на нее и растерялся: в узких неласковых глазах стояли слезы, лицо пылало.

Внизу послышался детский голос:

— Тетя Поля… Где ты?

И Николай еще больше растерялся: слезы у девушки враз высохли, лицо вспыхнуло, расцвело. Через минуту ее изменившийся, воркующий голос послышался с лестницы.

— Ты чего, Катюша?

— Мама морковных пирогов тебе послала… ешь давай, горячие.

— А ты со мной будешь?

— Съем… один только…

Крадучись подошел Николай к окну; Пелагея сидела на куче гравия, обхватив за плечи худенькую рыжеватую девочку в розовом платье. Обе ели пироги и весело болтали, как ровесницы. Глаза Пелагеи сияли, и в голосе и в лице исчезла привычная настороженность. В лучах солнца роилась пыль. Воробьи порхали над галькой лениво, опьянев от солнца. В кабине стоял запах подгорелого масла. Это почему-то сильно мешало Николаю думать. Хотелось выскочить на волю, сесть рядом с Пелагеей.

Вдали загудели машины, и девушка сама поднялась в кабину, неся на протянутых ладонях морковный пирог.

— Поешь-ка, успеешь, — сказала она и рассмеялась смущенно: — Катюша послала! — словно боясь, не подумал бы, что она вспомнила о нем сама.

Николай никогда не видел ее смеющейся. Пока она черпала из земли гравий и грузила машины, он ел пирог и думал:

«Кто бы мог подумать, что она такая… Никогда нельзя сказать о человеке, что он красив или некрасив: каждый может быть и таким и таким».

Машины рокотали.

Перекликались шоферы.

Неожиданно Пелагея спросила:

— Вкусный пирог?

— А?.. Да… очень, — отозвался Николай и смутился: он и не заметил, каким был пирог.

Девушка бегло взглянула на него, и снова он увидел в ее глазах непонятный блеск, точно их затянуло слезой.

— Что с тобой, Пелагея?

— Вот… обучаю… — неожиданно произнесла она. — А потом ты уйдешь… а мне ведь не во все глаза заглянуть хочется.

— Невеселая ты голова, — сказал он, не понимая ее тоски.

— Эй, Никола! — окрикнул кто-то из шоферов. — Хватит тебе небо глотать, спустись, покурим!

— Не трогай его, — звонко посоветовал другой. — Он учится. — И с хохотом добавил: — Много его Полька научит! У нее слова-то покупать надо!

Николай стремительно сбежал по лестнице. Экскаваторщица услышала задыхающийся его голос:

— Замолчите! Вы ее не знаете! Никто ее не знает…

Шоферы ответили ему глумливым смехом.

— Он, ребята, в кабине и о Зинке забыл.

— А ну вас! — отозвался Николай.

Пелагея слышала, как удалялись его тяжелые шаги, и думала: «Так вот и забивают меня, как в стенку гвоздь, до шляпки». И опустила пустой ковш около шоферов. Парни отскочили в стороны.

— Видал?

— Она у нас тихонькая: молча кусает!

Послышался голос библиотекарши:

— Чего вы ругаетесь, шоферня?

Парни посмотрели на кабину, за стеклом которой виднелось бледное лицо экскаваторщицы.

— Вот та длиннорукая-то, озорует…

— Николая здесь нет? — спросила Зина.

— Потеряла? Видно, ты его далеко допустила, если гоняешься…

Парни, посмеявшись, смолкли. Снова послышался задорный голосок Зины:

— Что таращишься на меня?

— Хороша! Глаз не оторвать. Только за Николая держись, отобьет у тебя его Полька.

Пренебрежительный смех Зины больно ударил Пелагею. Она сжалась, спрятав в ладони лицо.

А от слов, насмешливых и злых, некуда было деться.

— Куда Николай ушел? — все допытывалась Зина. — Мне его очень нужно!

— Зачем? Я его вполне заменить смогу. Пойдем сегодня погреемся на луне.

— Сучки зеленью зацветут, если я с тобой пойду! — кокетливо отозвалась Зина.

— Играешь, как необъезженная кобылка!

— Девчонка-сговоренка!

— Оставь ее, белобрысую. Знаешь ведь: волосом белые — в любви несмелые.

— Да у нее они крашеные.

Пелагея ревниво вслушивалась в каждое слово, доносившееся из забоя, старалась понять по смеху, по поведению, что за сердце у Зины и за что ее можно любить.

Уловив в словах шоферов неуважение к девушке, испугалась, сама не зная чего. Лицо ее пылало, словно это над нею зубоскалили парни. Но столько простодушия было в их речах, что Пелагея тут же подумала о другом:

«Со мной никто не пошутит, живу в одиночку. И какое же несчастье, когда тебя не любит никто. — Сердце ее корчилось от боли. — Полсловечка бы ласкового, чтобы жить!»

Неожиданно Пелагея вскочила.

Разговор в забое смолк, как только она показалась в дверях кабины.

— Что вы меня на зубах держите? — В упор взглянув на Зину, сообщила: — В клубе твой Николай… — И крикнула шоферам: — Подводи машины!

Еще ревнивее обучала теперь Николая Пелагея, все чаще уступала ему управление агрегатом. Голос ее смягчался.

— Выводи нежнее… нежнее выводи рукоять…

Он уже умел поворачивать кузов экскаватора, переместить машину, но с преувеличенным интересом расспрашивал обо всем.

Когда Пелагея позволила ему грузить самосвалы, он схватился за отшлифованные рукоятки, не слыша от волнения, как вгрызается в грунт ковш, изо всех сил стараясь рассмотреть внизу, за облаком пыли, как сваливается гравий на днище самосвала и высовывается над бортами острой верхушкой.

Вот машины развернулись, отъехали от забоя. Николай вытер со лба пот рукавом и улыбнулся ликующе.

Пелагея была бледна, только на широких скулах выступили красные пятна.

Николай вдруг спросил:

— И что же ты, Пелагея, в клубе никогда не показываешься?

Прямодушная и бесхитростная, она, не скрывая печали, ответила вопросом:

— Кто меня там не видал?

— А тебе важно себя показать, а не людей посмотреть?

— Мне ни то, ни то не важно.

— Чем же ты занимаешься после работы?

— Читаю. Хозяйке помогаю. И… — Пелагея смутилась, помедлила, наконец прошептала: — Мечтаю.

— О чем?

— О жизни хорошей… О том, какие люди будут когда-нибудь… Ты знаешь, какие будут люди? Они научатся все понимать, все уметь. Тогда не будет на земле зла.

Николай с интересом слушал, но девушка нахмурилась, смолкла.

К экскаватору подошла Зина, крикнула:

— Коля, идем! — и махнула рукой.

Николай шагнул к дверце, оглянулся на