Людмила Третьякова - Красавицы не умирают

Франсуа-Ксавье талантливо передавал портретное сходство. Если он и льстил, то тактично. Он умел вирту­озно писать ткань, мерцание жемчуга, блеск драгоценно­стей, роскошь кружев и лент, а для какой женщины пус­тяк то, в чем она села позировать художнику? Винтерхальтеру с его высочайшей техникой легко было передать и шелковистость волос, и блеск глаз.

Разумеется, именно это ему могли поставить, да и ста­вят в упрек — «слишком натурально», «салонно», «искусство для искусства». Но давайте зададим себе во­прос, хотели бы мы видеть сейчас портрет Варвары Дмит­риевны в чьем-нибудь ином исполнении? И захотелось бы нам в этом случае идти по следам ее судьбы?..

Жизнь двоих, счастливая или нет, всегда тайна. Редкая женщина сама точно скажет, с чего, с какого момента что-то случилось, разладилось в таинственной связи с избран­ником.

Между тем чаще всего измена — это финал, а не увер­тюра, скорее, итог душевной маеты, разлада, накопленных обид, неосуществленных желаний. И наверное, не стоит га­дать о причине разлада между супругами Корсаковыми, тем более что дневников и писем — того, где человек бывает всегда откровеннее — от них не осталось.

Есть, правда, глухое упоминание о том, что у Николая Сергеевича была дуэль из-за жены. Стрелялся он с лейб-гусаром Козловым, в чем-то похожим на него, бонвива­ном, любителем весело пожить, которого вся Москва звала на французский манер — «lе Prince».

На поединке Козлов тоже чудил. Заметив, что тот мед­лил подойти к барьеру, Корсаков взорвался: «Да поскорее вы! Подходите!» Козлов хладнокровно отвечал: «Я забыл калоши, боюсь промочить ноги». Когда же Корсаков, рас­свирепев, снова закричал на него, тот добавил: «Я готов ри­сковать жизнью, но не желаю схватить насморк».

Но дуэль есть дуэль. И господа играли со смертью. Козлов выстрелом в грудь ранил Корсакова. Тот упал. Ду­мали, рана смертельна, но пуля, скользнув по ребрам, засе­ла возле позвоночника. Ее вынули простым надрезом ножа.

Корсаков тоже успел сделать выстрел. Козлов был ра­нен, но неопасно. Оба попали под суд, не слишком, одна­ко, строгий.

И все-таки военная карьера Корсакова оказалась под угрозой. Он счел за лучшее выйти в отставку, где, как го­ворили, «щеголял уже в штатском платье, лишь изредка надевая придворный мундир, ему пожалованный, со своим Георгиевским крестом».

Видимо, дуэль повлекла за собой и окончательный рас­пад семьи. Николай Сергеевич из-за своих расстроенных материальных дел от развода многое терял, но это его не остановило. Варвара же Дмитриевна, и прежде навещавшая Францию, теперь перебралась туда окончательно.

* * *

Это было время, когда на французском троне сидел пле­мянник Наполеона Бонапарта — Наполеон III. Он словно задался целью ослепить всю Европу роскошью своего двора, которая у людей с тонким вкусом вызывала раздражение. Все было чересчур, перегруженно, всему изменяло чувство меры. Появились подделки «под мрамор», «под золото».

Женщины явно усердствовали в обилии драгоценностей. Пример подавала сама императрица Евгения Монтихо, от­чаянная щеголиха, ревностно относившаяся к впечатлению, которое производила ее красота — действительно замеча­тельная! — на окружающих. Она изобретала одно развле­чение за другим, лишь бы была возможность про демонстрировать изысканные, но слишком затейливые туалеты и себя в них. В ней говорило ущемленное самолюбие женщи­ны, муж которой собрал себе целый гарем из актрис и ло­вил любой момент, когда в обычном костюме можно будет покинуть Тюильри, чтобы как частному лицу отменно пове­селиться. Но, поневоле терпя соперниц на стороне, императрица Евгения не могла терпеть, чтобы в собственном дворце оказался кто-то ослепительнее нее. В такой вот ситуации и произошла история, о которой говорил весь Париж.

На один из костюмированных балов зимой 1863 года Римская-Корсакова явилась в костюме жрицы Танит — произведение Флобера «Саламбо» было тогда в большой моде. Весь наряд Варвары Дмитриевны состоял из набро­шенной газовой ткани.

Разумеется, ее великолепная фигура предстала перед восхищенными взорами завсегдатаев Тюильри почти что во всей своей первозданности. Гости замерли. Лицо Евгении пошло красными пятнами. Через несколько минут к Корса­ковой подошли жандармские чины и предложили ей поки­нуть дворец.

Скандал вышел на славу. Варвара Дмитриевна удивляла всех своей красотой, теперь удивила своею дерзостью. Тюильри было не единственным местом, где она продемон­стрировала милые новшества своих одеяний. На курорте в Биаррице сотни глаз наблюдали, как русская нимфа выгля­дела так, «как будто только что вышла из ванны». Тут есть, вероятно, доля преувеличения, однако мадам Корсако­ва действительно своими смелыми костюмами и наготой прекрасного тела противопоставляла себя претенциозной вы­чурной моде, которой следовали при наполеоновском дворе.

Что-то буйное, страстное бродило в этой женщине и, не находя выхода, лишь иногда прорывалось наружу причудли­вым, фантастическим маскарадом. Однажды на балу, состо­явшемся в Министерстве морского флота, Варвара Дмит­риевна появилась на колеснице, которая была удивительна тем, что возница был наряжен в костюм крокодила. Сама же она стояла наверху, одетая в наряд дикарки. Разноцвет­ные перья и лоскуты ткани, облегавшие ее фигуру, позволя­ли собравшемуся обществу оценить, как писали, «самые совершенные ноги во всей Европе».

...Варвара Дмитриевна, наверно, была самой дерзкой фигурой, но отнюдь не единственной среди русских жен­щин при дворе Второй империи. Наравне с ней блистали красотой, изысканной роскошью нарядов и умопомрачи­тельными бриллиантами графиня Толстая, дочь князя С.В.Трубецкого — графиня де Морни. Вокруг них слов­но образовывалось магнитное поле, которое притягивало поэтов, художников, искателей приключений. Здесь раз­бивались сердца, совершались безумства, вспыхивали ро­мантические истории, легенды о которых потом передава­лись из поколения в поколение.

Мудрено не задаться вопросом: почему именно они? Откуда эти замашки владычиц мира у рожденных в раб­ской стране?

Александр Дюма-сын, сам женившийся на зеленогла­зой красавице Нарышкиной, восхищался русскими дамами, которых «Прометей, должно быть, сотворил из найденной им на Кавказе глыбы льда и солнечного луча, похищенно­го у Юпитера... женщинами, обладающими особой тон­костью и особой интуицией, которыми они обязаны своей двойственной природе азиаток и европеянок, своему кос­мополитическому любопытству и своей привычке к лени».

Он, знаток женщин, их поклонник, друг и беспощад­ный судья, считал дочерей России «эксцентрическими су­ществами, которые говорят на всех языках, смеются в ли­цо всякому мужчине, не умеющему подчинить их себе... самками с низким певучим голосом, суеверными и недо­верчивыми, нежными и жестокими. Самобытность почвы, которая их взрастила, неизгладима, она не поддается ни анализу, ни подражанию».