Флэпперы. Роковые женщины ревущих 1920-х - Джудит Макрелл

и дающая утешение… Не могу придумать для тебя лучшего слова, чем “сочный”». Но какими бы серьезными ни были ее романы, Нэнси никогда не драматизировала свои отношения и не переживала из-за них. Она не бахвалилась любовниками, как Таллула, не изображала из себя феминистку, нарушающую устои. Казалось, ее и впрямь не волновало, осудят ли ее люди и что о ней подумают.

Естественно, ее осуждали. Мужчины вроде Даффа Купера могли завести хоть двадцать любовниц и заслужить лишь восхищение за «мужскую силу», но, если у женщины было столько любовников, как у Нэнси, ее считали закоренелой нимфоманкой или попросту несчастной и травмированной. Уильям Карлос Уильямс склонялся к последнему объяснению и видел некую надломленность в сексуальной неразборчивости Нэнси, как будто через физические излишества она стремилась очиститься духовно. И правда, как бы легкомысленно Нэнси ни относилась к своим многочисленным интрижкам, ее отношение к сексу оставалось сложным. С каждым новым мужчиной она стремилась найти чистые и глубокие чувства, подобные тем, что испытывала к Питеру, и с каждым боялась попасть в ловушку, как было с Сидни. Надежда и страх делали ее беспокойной, самокритичной и неуверенной в себе; к тому же ей было сложно найти любовника, который удовлетворил бы ее в постели.

Нэнси с трудом достигала оргазма; чтобы достичь возбуждения, ей требовалось испытать физическую боль, и некоторых мужчин пугали ее запросы. Так, Уиндем Льюис признался приятелю, что ему пришлось порвать с Нэнси, так как та требовала анального проникновения, а это казалось ему извращением. Раймон Мишле, молодой художник-сюрреалист, с которым у Нэнси случился роман в 1931 году, отнесся к ней с большим сочувствием; он понимал, что гинекологические операции травмировали ее и повлияли на ее чувствительность, отчего боль стала необходимым стимулом для достижения удовольствия. Между Льюисом и Мишле у Нэнси было множество других мужчин, которых сбивали с толку и завораживали загадки ее сексуальности. Они влюблялись, потому что хотели ее понять.

Одним из них был Олдос Хаксли, у которого случился короткий роман с Нэнси весной 1922 года. Трогательно серьезная в своем стремлении стать поэтессой, красивая, богатая и оттого пугающе уверенная в себе, она выводила его из себя своей манерностью и казалась непостижимой головоломкой. Он стал одержим необходимостью ее «расшифровать». Поначалу она пошла навстречу его интересу. Она уже встречалась с ним во время войны – их напечатали в одной антологии. Тогда Хаксли был бедным школьным учителем, у которого едва хватало денег, даже чтобы изредка «смотаться» в Лондон, но после выхода дебютного романа «Желтый Кром» о нем заговорили как о новом голосе английской сатирически-философской литературы. Естественно, Нэнси в нем привлекла не наружность, а литературный талант: бледный долговязый Хаксли не принадлежал к ее типу мужчин, хотя писательница Анита Лус считала его красивым – «Настоящий великан с… невероятной головой: головой ангела с рисунков Уильяма Блейка».

Однако Нэнси бросила Хаксли с той же легкостью, с какой пустила его в свою постель. Как от компаньона от него не было никакого проку: он презирал демагогию и философский снобизм левобережного литературного кружка, прокуренный воздух баров и клубов пагубно отражался на его слабых легких, и он любил рано ложиться спать. В постели от него толку было и того меньше. Он любил ее тело и с нежным обожанием относился к ее хрупкости и чувствительности, однако медленная бережность его обращения казалась ей почти отталкивающей. Позднее она безжалостно признавалась подруге, что во время занятий любовью с Хаксли ей казалось, «будто по ней ползают слизняки».

Нэнси гордилась тем, что никогда не лгала о своих желаниях и чувствах, и попыталась убедить Хаксли, что их роман окончен. Однако тот не соглашался признать это и продолжал писать ей письма и назойливо добиваться встреч. Как-то ночью он в отчаянии расхаживал под ее окном, как «мрачное настырное привидение». Даже когда его жена Мария наконец увезла его в Италию, он не смог забыть о Нэнси. Она стала для него идеей фикс, глубоко засевшей в нем одержимостью; он писал о ней и раз за разом критически изображал ее в своих произведениях.

Ее литературный портрет впервые появляется в «Шутовском хороводе», сатире на послевоенный Лондон, безжалостно критикующей интеллектуальную пустоту и творческую претенциозность эпохи. Мира Вивиш, жестокая светская красотка, чей отточенный ум и каменное сердце символизируют мир, в котором она вращается, была жестокой пародией на Нэнси и во всем на нее походила. Но несмотря на то что Хаксли стремился высмеять Миру, его описание этой героини пронизано зачарованным обожанием, которое он испытывал к Нэнси, когда они только начали встречаться. Он говорит о Мире-Нэнси с внимательностью любовника, подмечая и ее «бледно сияющие равнодушные глаза», и пугающую грацию ее походки, напоминающей танец: «Она переставляла ноги с выверенной точностью, шагая строго по прямой линии… Казалось, она парила над землей; ее шаг совсем не пружинил».

Хаксли также объясняет душевное омертвение Миры пережитыми страданиями: как и Нэнси, она потеряла свою первую и самую сильную любовь. Но чем сильнее Хаксли отдалялся от Нэнси, тем менее благородными становились ее литературные воплощения. Он изобразил Барбару из «Этих опавших листьев» (1925) грубой претенциозной снобкой, а Люси Тэнтемаунт из «Контрапункта» (1928) – сексуально развращенной и туповатой «жертвой чрезмерного богатства и праздности». В частности, Люси вспоминает, как ее чуть не изнасиловал незнакомец, и ее рассказ полон извращенного восторга: «Он набросился на меня, и я решила, что он хочет меня убить. Я позволила ему себя унизить, причинить себе боль, использовать, как подстилку, – это было странно. Но мне понравилось. К тому же подстилка тоже использует того, кто вытирает об нее ноги. Это сложно объяснить».

Произведения Арлена и Хаксли положили начало литературной мифологизации Нэнси, а впоследствии этот процесс продолжили многие другие авторы. Писатель Гарольд Эктон говорил, что она «вдохновила половину поэтов и романистов 1920-х годов». Некоторые были ее любовниками, другие – просто знакомыми, как Ивлин Во, наделивший ее чертами нескольких героинь своих произведений. В «Безоговорочной капитуляции» (1961) он изобразил ее как Вирджинию Трой, эмблему блистательного поколения, призрак романтической любви, «утонченную… обреченную и… сулящую несчастья каждому… Никогда мы не встретим женщины, подобной ей, ни в жизни, ни в литературе».

Позже Нэнси потеряла интерес к своим литературным воплощениям, но в молодости роль музы художников, фотографов и писателей казалась ей и лестной, и тревожной. В начале 1920-х она все еще чувствовала себя неуверенно, ее литературная манера не сформировалась окончательно; нащупывая свой поэтический голос и пытаясь жить в соответствии со своими идеалами, она терялась, глядя на свое искаженное